Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

Она обладала воображением и могла шикарно подать простые хлопковые и льняные материи, шотландку, фланель и даже ПВХ-материалы (обожаемые фетишистами). Для нее между тканью и формой мог существовать только брак по любви, никак не по расчету. К 1966 году ее наградили орденом Британской империи, ее компании приносили более 6 миллионов фунтов стерлингов в год, и 500 моделей одежды выходили из-под ее швейных машинок ежегодно. Бутик-стиль пошел в гору и в других местах; лидерство держала Карнаби-стрит. Концепция новых нарядов крутилась вокруг нового типажа, который в общем-то сама мода и создала: «куколка», худенькая, юная, уверенная в своей сексуальности и обеспеченная. Ибо, несмотря на фонтанирование Куант и прочих, новые тренды оставались далеко за пределами возможностей «докерских жен». Твигги, к примеру, не впечатлилась. «Bazaar на Кингз-роуд, – сказала она, – для богатеньких девушек».

* * *

Театр же, казалось, принадлежал богатым патронам. Господствующим реквизитом на сцене театра в начале 1960-х по-прежнему была кухонная раковина. На сцене царило темное, «шершавое», сознательно неэлегантное – абсолютно в соответствии с ожиданиями и запросами состоятельной публики. А когда перемена произошла, то произошла она издевательски.

Джо Ортон родился простым «Джоном», в стопроцентно рабочей среде. После обучения актерскому мастерству он встретил амбициозного писателя Кеннета Халлиуэлла. Когда они заявились в офис их будущего агента, Пегги Рамсей, чтобы обсудить совместный роман, у нее осталось одно ясное впечатление: «Кеннет был писателем, а Джон, в общем, – его симпатичным и жизнерадостным любовником». И все же именно партнеру в итоге досталась корона. Ортон никогда особенно не стремился быть автором, и то, что он не считал писательство своим призванием, сыграло в его пользу. Его больше привлекал процесс, чем статус.

Его первая пьеса, «Развлекая мистера Слоуна», многим была обязана драме кухонной раковины 1950-х. Действие происходит в промозглом пригородном доме, где нет ничего очаровательного, перед входом – большая свалка мусора. Кэт и Эд, сестра и брат среднего возраста, живут со своим отцом, Кемпом. Появляется мистер Слоун, молодой человек из рабочего класса, к которому непреодолимо тянет и брата, и сестру. Кемп ведет себя подозрительно и враждебно, и тому есть резон, поскольку неопытный инженю из первого акта вскоре раскрывается как хладнокровный манипулятор-социопат. Обрюхатив Кэт, он до смерти забивает Кемпа, когда тот узнает в нем убийцу своего бывшего работодателя. Хотя эта смерть, строго говоря, – результат непредумышленного убийства, Кэт и Эд успешно шантажируют Слоуна, и он вынужден позволить им «поделить» себя. Беспощадная суровость сюжета, однако, резко контрастирует с языком пьесы. Плоские предложения первых сцен исчезают, и в тексте появляются язвительные, уайльдовские ноты. Когда Слоун спрашивает, можно ли ему присутствовать при рождении ребенка, Эд уверяет его: «Полагаю, присутствовать при зачатии – вот все, чего может просить любой разумный мужчина».

При щедрой поддержке Теренса Рэттигана постановка принесла и успех, и доход. Однако спустя всего несколько дней после премьеры в газеты пришло письмо от некой «Эдны Уэлторп (мисс)». Она возмущалась представленной на сцене «мерзостью» и приходила к заключению, что «сегодняшние драматурги взялись оскорблять простую почтенную публику… Простая почтенная публика вскоре даст сдачи – сейчас!». В финальном грамматическом ляпе чувствовалась рука мастера, ибо, разумеется, в роли мисс Уэлторп выступал не кто иной, как сам Джо Ортон. Выбор имени был данью уважения к Раттингену, который вечно твердил, что «тетушка Эдна» – его идеальный зритель.

«Добыча» – следующая поставленная на сцене пьеса Ортона, – представляла собой черный фарс, где инспектор Траскотт, бодрый коррумпированный полицейский, расследуя кражу, прикарманивает себе большую часть фигурирующих в деле ценностей, а затем отправляет в тюрьму абсолютно невиновного вдовца. Кухонная раковина по центру сцены уступила место гробу, в котором стоит ящик с украденным добром. Столкнувшись с предположением, что полиция вообще-то должна защищать честных и достойных, Траскотт замечает: «Не знаю, откуда вы понабрались таких лозунгов, сэр. Должно быть, видели на заборах». Это уайльдианство выплясывает еще более откровенно в последующих работах Ортона. Пьесу «Что видел дворецкий» поставили уже после его смерти. Лучшая работа Ортона, где он постепенно раскрывает благоразумие и справедливость в психиатрической палате, заканчивалась тем, что все герои, ошельмованные, униженные, претерпевшие насилие, бредящие наяву, поднимаются по ступеням к свету, неся «недостающие детали» от статуи Уинстона Черчилля. Любые виды «извращений» радостно выставлены на всеобщее обозрение к отвращению и наслаждению публики.