Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

Правительство Вильсона значительно увеличило социальное обеспечение, но разница в экономическом подходе лейбористов и консерваторов по-прежнему заключалась скорее в размахе, чем в сути. Вильсон во многом шел по следам своего предшественника-тори, а тот, в свою очередь, – по следам Эттли. Ничто до сих пор не поколебало послевоенный консенсус. Трудно было свалить вину на какую-то партию, не говоря уже об отдельных людях. Вряд ли эта мысль сильно утешала премьера, когда он предстал перед камерами 27 апреля 1967 года. С улыбкой, в которой угадывалась мольба об оправдании, голосом, который скорее просил ободрения, чем давал его, он сообщил нации, что «теперь фунт за границей стоит примерно на 14 % меньше относительно других валют. Разумеется, это не означает, что он обесценился здесь, в Британии, в ваших карманах и кошельках, на ваших банковских счетах. Это лишь означает, что теперь мы сможем продавать больше товаров за рубеж на более выгодных условиях».

Это был настоящий подарок оппозиции, и Эдвард Хит глумился: «За три с лишним года они двадцать раз клялись, что никогда не пойдут на девальвацию фунта, и в итоге девальвировали его вопреки всем собственным аргументам». Образ Вильсона как этакого политического угря закрепился в умах парламентариев, и соответственно пострадала его общественная репутация человека, симпатичного своей прямотой.

Справедливости ради, даже сейчас трудно увидеть, как можно было бы выйти из положения лучше. Ключ к пониманию ситуации – во вступительном слове Вильсона перед тем самым заявлением: он сказал, что «решение девальвировать фунт обращается к самым корням проблемы». Позже экономисты заметят, что «проблема» заключалась вообще не в корнях, а в ветвях – перегруженных, слишком разросшихся и спутанных друг с другом. Лейбористское правительство конца 1960-х, как и правительство Макмиллана до него, обрекло себя на политическую программу, где сотни противоречащих друг другу целей столкнулись в борьбе за приоритетность. Да и влияние Шестидневной войны[100] на нефтяной рынок невозможно было предугадать. Однако после девальвации текущий баланс платежей пришел в норму, и это продлилось до 1970 года. Разбираться с «корнями» – проблемой денежного обеспечения – придется следующему поколению.

Весна выдалась хмурой; стоило ли возлагать надежды на лето? The Beatles покорили Америку, но удовольствие от живых выступлений слегка истрепалось. «Еще один отель, еще один стадион, еще одно спасение бегством» – так они суммировали опыт. Отрезвление начало приходить после неосторожной провокационной ремарки Леннона о том, что «христианство умрет, захиреет и исчезнет. Мы сейчас популярнее Иисуса». Испуганные извинения Леннона в ответ на общественные протесты никак не помогли задобрить глубоко религиозные штаты американского Юга и Среднего Запада. И когда толпы принялись сжигать битловские сувениры, сами битлы ощутили, что их популярность не так уж непоколебима. Coup de grâce[101], однако, пришелся на их филиппинские гастроли. Диктатор Фердинанд Маркос организовал встречу с The Beatles, но они не явились на нее из-за административной накладки. Никогда не стоит пренебрежительно относиться к деспоту: музыканты бежали, подвергшись нападению приставленных для их же охраны солдат. Турне, решили они, как-то исчерпало себя. Вместо гастролей они заперлись в студии, где писали, сочиняли, переделывали и особенно много экспериментировали. Когда их спросили, что за magnum opus[102] у них в работе, они проявили нехарактерную уклончивость.

* * *

В мире моды явно лидировал двойной тренд – ностальгия и мистицизм. Зерно его проклюнулось в 1964 году, когда Барбара Хуланицки открыла Biba, модный дом, эстетика которого разительно отличалась от бутика Мэри Куант на Карнаби-стрит. В 1965 году модельер говорила: «Я люблю старые вещи. Современные – такие холодные. Мне нужны вещи, наполненные прожитой жизнью». Вскоре стало понятно, что ее вкусы разделяют многие. Она продавала одежду объемную, в богатой цветовой гамме, и лишь чуть-чуть декадентскую – чтобы захватывало, но не оскорбляло чувств. От всего веяло Belle Époque[103] начала XX столетия, однако по разумным ценам. В этом, как и в других отношениях, Biba рвала с предшественниками. К 1967 году ее магазин на Хай-стрит в Кенсингтоне с египетскими колоннами и витражными стеклами привлекал порядка 100 000 клиентов в неделю.