Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

Речь, получившая известность как «Реки крови», привела Пауэлла к немедленной отставке в теневом кабинете Хита, исключению из партии, длительному осуждению в палате общин и горячему одобрению 74 % электората. Его запомнят как человека, который намеренно разбудил спящего дракона, но Пауэлл мог благодарить за это только самого себя. Его речь была не только провокационной, но и лживой. Он цитировал анонимных избирателей, якобы в страхе прячущихся по домам. Рассказывал об «экскрементах», засунутых в почтовый ящик белой старушки. Передавал слова некоего мужчины о том, что «черный человек будет стоять с кнутом над белым человеком». Вполне вероятно, что эти мистические избиратели вообще не существовали. Налицо все признаки ума, искаженного страстью. Друг Пауэлла Майкл Фут, столь же далекий от него по политическим воззрениям, сколь близкий к нему по патриотизму и интеллекту, сокрушался: «Это была трагедия для Эноха… трагедия для всех нас».

Пауэлл отвергал идею о том, что одна раса «может превосходить другую», но логика заставляла его идти за своими размышлениями, куда бы они ни вели. Впрочем, его теории разделяли далеко не все. Для него цель политики заключается во взаимосвязи государства и общества, и с этим соглашались многие. Также немало людей разделили бы его взгляд на страну, объединенную под сенью королевы, где парламент – носитель верховной власти. Однако он полагал, что эта взаимосвязь и единство должны в равной степени распространяться по городам и весям – не меньше, чем в Вестминстере; а в случае угрозы этому связному сосуществованию прольется кровь. Он никогда не уставал уверять, что суть вопроса – вовсе не в цвете кожи. Как бы то ни было, речь навсегда закрыла ему доступ к высшим государственным постам, хотя и не уменьшила его дальнейшего влияния на политику. И пусть самые апокалиптические из предсказаний Пауэлла не сбылись, в области экономики он оказался провозвестником направления, которое позже назовут монетаризмом.

43 Успокаивающая темнота

Для политических обозревателей начало 1960-х было сильно нагружено пессимизмом, даже фатализмом. Журнал Economist писал, что «все политические партии собираются на ежегодные съезды с планами… исправить Британию, модернизировав ее; каждая обещает, что, словно чистящим средством, отбелит страну. Британцы внезапно оказались самой интроспективной нацией в мире». Многие соглашались. У публицистических изданий почти иссякли эпитеты, пока они жаловались на «состояние страны». Одним из самых влиятельных оказался «Суицид нации» (1963) под редакцией Артура Кестлера. В этой книге Малкольм Маггеридж формулирует жуткую мысль: «Каждый раз, когда я возвращаюсь в Англию из-за границы, страна кажется немного более потрепанной, чем в момент отъезда; улицы – чуть более обшарпанными; железнодорожные вагоны и рестораны – чуть более запущенными… а хвастливая риторика политиков – чуть более пустой». Этот дух немного рассеялся во второй половине десятилетия, но ему еще предстояло утвердиться вновь. Ситуация усугублялась тем, что в 1967 году де Голль вторично наложил вето на вступление Британии в Общий рынок. Администрация Вильсона недоумевала и поражалась континентальной упертости.

Но вообще-то в 1960-х людям хватало на что отвлечься. Телевидение само по себе стало своего рода национальным спортом, и к концу десятилетия лишь в самых бедных жилищах не было своего телевизора. Маленький экран удовлетворял все вкусы: одних захватывали «Мстители» (The Avengers), другие утешались «Сагой о Форсайтах» (The Forsyte Saga), смеялись над «Пока смерть не разлучит нас» (Till Death Us Do Part), «Степто и сыном» (Steptoe and Son) и незлобивым, но полным блестящих наблюдений комедийным сериалом об английском ополчении времен Второй мировой «Папашина армия» (Dad’s Amy). Само собой, теперь мало что могло привлечь людей к большим экранам. Британский кинематограф тех лет едва ли включал в себя что-то кроме Бонда, а также неких поползновений в стиле поп-арт и кэмп-комедий. И вряд ли дело могло обстоять по-другому: к концу 1960-х британское кино почти полностью финансировалось Соединенными Штатами, а когда его качество пошатнулось, поток денег иссяк.

Но 1960-е породили и новый жанр – авантюрный криминальный фильм, так называемое «кино о грабителях». Величайшим – и самым дурацким – его образчиком может служить лента «Итальянское дело» (The Italian Job, 1969 год). Весьма убедительный жулик Чарли Крокер с помощью команды в высшей степени английских преступников крадет золотые слитки на 4 миллиона фунтов стерлингов прямо из-под носа мафии. Им удается уйти с добычей в Альпы, где и происходит катастрофа. В финале фильма их автобус свешивается над глубокой пропастью, и Крокер (в исполнении Майкла Кейна) уверяет банду с несколько поистрепанной уверенностью, что у него есть «отличная идея».