Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия

Поэт Джон Бетджеман проявил себя истинным наследником Честертона в своем страстном негодовании относительно бездушной современности. Ему удалось спасти от разрушения вокзал Сент-Панкрас и другие памятники викторианской архитектуры. Больше всего его злило предполагаемое уничтожение природы. Мы никогда не сможем вычислить, в какой именно степени Бетджеман и другие сохранили английский ландшафт от «улучшения», после которого его было бы не узнать, но вряд ли массовое выживание семей из собственных домов могло продлиться намного дольше. Многоэтажки вместе с новыми городками ушли туда же, куда и прочие модные тренды к концу 1960-х, хотя последним еще предстояло короткое и не особо примечательное возрождение в 1980-х. Комплексный провал бруталистских экспериментов к концу десятилетия привел к возврату в более мягкие и проверенные традиции. Ар-нуво начало пробуждаться после долгого зачарованного сна – в архитектуре не меньше, чем в моде. На стены стали клеить обои в стиле Уильяма Морриса; балки в тюдоровских постройках открыли на всеобщее обозрение.

* * *

В октябре 1967 года парламент принял закон, инициированный в личном порядке либералом Дэвидом Стилом. Он касался полемического вопроса об абортах, и идея была продиктована теми же соображениями, по которым провели Закон о сексуальных преступлениях: по задумке он должен был милосердно положить конец страданиям. Закон, где квалифицированным врачам разрешалось делать то, что до сих пор было сферой деятельности нечистоплотных, зачастую необученных и работающих нелегально «специалистов», поддержали многие парламентарии из разных партий. В одной киноленте 1960-х, «Эльфи», главный герой, чьим именем и назван фильм, – этакий ловелас из рабочего класса (Майкл Кейн); одной из соблазненных им девушек он оказывает «помощь» (так это называется), приведя ее к некому изворотливому доктору. Когда позже Эльфи заходит в помещение, где ей сделали аборт, его лицо искажается от ужаса. Многие подобные фильмы касались этой тематики, но мало какие – столь мощно; эта картинка, пожалуй, убедила многих, что никакая женщина не должна страдать в подобных условиях и терпеть такой стыд.

* * *

20 апреля 1968 года Энох Пауэлл, почетный член парламента от Вулверхэмптона, произнес речь в Midland Hotel в Бирмингеме. Его аудиторию составляли члены Консервативного политического центра Западного Мидлендс, а темой была иммиграция. Слушатели рассчитывали на поучительное и даже занимательное мероприятие, а стали свидетелями извержения лавы посреди пригородной лужайки. Энох (сжатые челюсти, голос где-то между лаем и рыком, взгляд человека, который, по выражению Кингсли Эмиса, «готов вцепиться вам в горло») никогда не отличался податливостью и редко – дипломатичностью. Ему тяжело давались обхаживания и задабривания – другое дело пригрозить или поспорить. Такие качества приводили его к высоким должностям, но сводили почти к нулю возможность эти должности удержать.

Пауэлл был блестящим филологом-классиком в университете, превосходным организатором во время войны, в высшей степени дотошным министром, добросовестным членом парламента, всегда готовым выслушать своих избирателей независимо от их происхождения. Он владел более чем десятью языками и мог свободно вести дискуссию на шести из них. Не один он проявлял озабоченность масштабами иммиграции из Содружества в начале 1960-х. И надо заметить, что, когда в конце 1950-х к нему за поддержкой обращались крайние представители антииммигрантского лобби, их встречали холодный упрек и ледяное молчание. Таким образом, он предстает перед нами как убедительный демагог, но маловероятный расист. По мере того как речь Пауэлла становилась все более пылкой и яркой, усатый педантичный государственный служащий на глазах слушателей превращался в бородатого Джона Нокса[105]. «Тех, кого боги хотят уничтожить, они сначала лишают разума. Мы, должно быть, лишились разума, мы буквально безумны как нация, раз допускаем ежегодный приток примерно 50 000 иждивенцев, которые станут в будущем материалом для роста мигрантского населения. Это как наблюдать за народом, который сам себе готовит погребальный костер… Я, словно римлянин, вижу “Тибр, что от пролитой пенится крови”[106]».