Новая игра

— Ну-ка, иди, иди сюда… — говорила Бьянка Тихону, улыбалась, как девчонка, и осторожно водила вдоль рыжего хребта пальцем. — И никакой ты не камышовый, ты просто самозванец… Тоже мне древнее священное животное. Да тебя фараоны к камышам и на версту бы не подпустили.[48] Ладно, хоть ты и с помойки, я всё равно тебя люблю. Иди сюда, говорю, давай пободаемся…

Тихон бодаться не захотел. Перевернулся на спину и принялся ловить её руку. Лапы у грозного охотника были мягкие и щекотные.

«Я те дам — с помойки, — почти нежно про себя обратилась к Бьянке Оксана. — Сама ты с помойки. Ты бы видела, как он меня от этой… от мурры оборонял. У тебя такого кота нет…»

— И вот иду это я вечером парком после тренировки, — рассказывал ей Песцов, и его пальцы рассеянно комкали алюминиевую кружку, как будто это был бумажный стаканчик. — Луна с неба светит, сирень по сторонам дорожки цветёт, даже соловей где-то поёт… Красота, благолепие. И вдруг слышу за сиренью — крик. Вернее, стон. Женский. А я устал, жрать охота, завтра на службу вставать… Нет бы плюнуть, пройти, просто ускорить шаг. Так ведь не плюнул, мимо не прошёл, что с дурака взять… Ломанулся сквозь кусты — и что же вижу? Полянка, стоит белый «Лексус», и на заднем сиденье насилуют девчонку. Натурально насилуют — один ублюдок держит, а другой так и семафорит голым задом сквозь открытую дверцу. Я даже огляделся — может, кино снимают? Сериал какой-нибудь средней паршивости про бандитов?..

Нет, такую мать, ни камеры, ни софитов… Ладно, подхожу и для начала вынимаю голозадого из машины. Он брыкаться, я ему в пах, чтобы было что вспомнить. Второй мозги протёр — и тоже на меня, не так чтобы сильно умеючи, но с ножичком. Тут уже я озверел, «отдал якоря»[49] и перестал их жалеть. Туда-сюда — девчонка бежать, зато являются наши доблестные менты. И вот картина маслом: спецназ ГРУ и два мирных россиянина с тяжёлыми телесными. Причём, как скоро выясняется, папаши у обоих — на крыльях не долететь…

— Да ты и в самом деле террорист, — следя одним глазом за Тихоном, усмехнулась Оксана. Налила Песцову облагороженной водки, подумала, плеснула себе. — По ящику-то как есть правду сказали…

— Да какой я, на фиг, террорист. — Песцов выпил залпом, зажмурился, тряхнул головой и потянулся я за огурчиком. — Тоже, нашли Усаму бен Ладена! Киллер я, обыкновенный киллер…

В самый разгар веселья, когда Бьянка уже выучила кота садиться «сусликом», а Наливайко с Краевым добрались до второй миллисекунды Большого Взрыва,[50] появился Мгиви. Угрюмый, неразговорчивый и голодный как волк. Молча выпил штрафную бывшего «Кристалла», не задумываясь о последствиях, добавил коньяка и, даже не взглянув в сторону раков, пододвинул поближе рис и бастурму. В эти мгновения плюгавый негр был похож на свирепого дикого воина, уминающего кускус из бедолаги-миссионера. Матвей Иосифович хотел было подступиться с расспросами, но передумал. Пусть поест человек. Может, подобреет…

Тихону между тем наскучило дрессироваться, он поднял рыжий хвост и скрылся в кустах. Бьянка зачерпнула из бидона и подобралась к Варенцовой:

— Будешь?

— А как же, — кивнула та. — Наливай.

Чокнулись, выпили, четвертовали апельсин, и Бьянка ностальгически вздохнула:

— И всё равно с фалернским не сравнить…

На полном серьёзе сказала, без намёка на прикол.

— Фалернским? — поперхнулась Варенцова. Привыкнуть к чудесам оказалось невозможно. — Так его же ещё вроде при Иисусе пили?..

«Сладкой горечью Фалерна чашу мне наполни, мальчик…» — завертелась у неё в голове неведомо как и когда подхваченная строка.

— Ну да, и финиками закусывали, — кивнула Бьянка. — Помню, был один кабак у Аппиевой дороги,[51] а в нем гулял центурион-промипил…[52] Ох, до чего же на него был похож. — Изящный пальчик с прилипшей к ногтю рыжей шерстинкой указал на гордого Песцова, который только что рукой на спор выставил донышко в бутылке коньяка.[53] — Такой же орёл… И дурак такой же…

Варенцова посмотрела на Бьянку и вдруг преисполнилась жалости.

— Господи, мать, за что же это тебя так?.. — вырвалось у неё. — Ведь столько сотен лет небось одно и то же. Я б удавилась…

Бьянка в ответ кивнула с редкой для себя искренностью.

— Да, увы… Всё одно и то же — боль и ложь, кровь и злоба. Доброты в этом мире, увы, не прибывает… Давай выпьем, а? На брудершафт?..

— А то, — согласилась Варенцова. — Наливай.

Мгиви тем временем доел свинину, мистически замещавшую плоть мученика-миссионера, и, действительно подобрев, сам обратился к Фраерману. Правда, начал издалека.

— А кореш этот твой, Мотя, — проговорил он, — мужик что надо. Кремень. Как залёг с утра, так и бдит… Я вот не выдержал, слинял, а он всё на боевом посту. Знаешь, какие там комары? — И, подхватив каждой ладонью по раку, он поднял их над курчавой головой. — Вот такие, Мотя, вот такие. Только не красные, а белые. Тьфу, серые…

Водку с коньяком он намешал всё-таки зря.

— Мгиви, хорош про комаров. И про Кондрата хорош, я и так всё про него знаю, — кивнул Фраерман. — Ты давай дело рассказывай. Где, кто, чего, как… Давай, не томи.