Новая игра

Когда они прибыли в лагерь, ужин находился в своей второй фазе — дети уже поели, а взрослые ждали отсутствующих. Правда, ложками в нетерпении особо никто не стучал. Бьянка после вчерашних излишеств продовольствовалась исключительно квасом, Мгиви с Кондратием тянули чифирь, немецкий водитель умедитировал в тонкие сферы, а Краев… Краев, по сути, пребывал практически там же — писал книгу. Песцов показывал трудным детям, как правильно снимать часовых. Варенцова с видом знатока следила за процессом, время от времени делала комментарии и даже кое-что демонстрировала непосредственно на Песцове, ввергая трудных детей в полное изумление: ну надо же, тётка с поварёшкой…

— Оксана Викторовна, сюрприз, — с ходу окликнул её Фраерман. — От Ерофеевны. Знает, старая, что солёное уважаете…

И виновато улыбнулся, понимая, что привет от родного ведомства мимо её внимания не пройдёт.

— О, грибочки, — обрадовалась Варенцова. — Рыжики… — Как и ожидал Фраерман, она сразу все поняла, но даже не изменилась в лице. — Ну, Матвей Иосифович, рахмат. Как и следовало ожидать…

В общем-то, она не очень и удивилась. Кадры хоть и решают всё, но незаменимых людей у нас ведь нет. А кошка, которая вздумает гулять сама по себе, будет заниматься этим недолго.

— Ладно, ещё поговорим на эту тему, — буркнул Фраерман и нарочито бодро спросил: — А что у нас сегодня на ужин? Надеюсь, не раки?

На ужин были макароны. В основном «по-флотски», с жареным фаршем. Только Бьянке Оксана приготовила блюдо поделикатнее — пасту с сыром. Ганс Опопельбаум вообще ничего не стал есть, заявив: «Не кошер…» Вот если бы креплах,[113] цимес[114] с курицей или гефилте фиш…[115]

Ну не гад?

— А раньше небось свининку-то уважал. На косточках, да с тушёной капустой, — заметил Коля Борода. И вопросительно взглянул на Краева. — Что это с ним? Никак осложнение?

Фраерман хмыкнул.

— Осложение?.. — на полном серьёзе задумался Краев. — Нет, думаю, всё идёт нормально. Просто у него в тонкоматериальном плане… ну, как тектонические плиты сшибаются, и сейчас наверх вылезла еврейская магия. Точнее, иудейская. А вообще у бедолаги такого намешано — хоть второго Хорста Весселя делай.

Про этого самого Хорста Весселя слышали, наверное, все. По крайней мере, уж точно слышали незамысловатый, но запоминающийся мотив сложенной про него песенки. Она звучит в каждом фильме про войну, став практически музыкальной темой немецких захватчиков, особенно в их победоносные времена. У фашистов она была популярна, как у нас — «Катюша». Ну как же, чуть не главный великомученик нацизма, отдавший жизнь за идею. Увы, стоившие один другого режимы были равно плодовиты на ложных героев. Реальный Хорст Вессель, проживший всего двадцать три года, зарабатывал сутенёрством. И погиб в случайной поножовщине с другим сутенёром. Судьбе было угодно, чтобы этот другой, Альбрехт Хеллер, оказался коммунистом. (Вдумайтесь только: сутенёр — коммунист, неплохо звучит?) Вот и всё мученичество за идею…

Неинтересных тем в действительности не бывает. Куда ни ткни, обнаружишь массу занятного. И в особенности там, где, по общему убеждению, «давно всё известно». Краев мог бы порассказать ещё многое и про Хорста Весселя, и не только, но сейчас его мысли были заняты иным. Он ел и разговаривал на автопилоте, пребывая очень далеко — в своей книге, сюжет которой претерпевал удивительные метаморфозы. Какие макароны, какое что!.. Перед глазами Краева проносились столетия, рушились империи, вставали города…

— Нет уж, на фиг, на фиг, хватит с нас фашистов, — закрыл тему Кондратий Приблуда. — Ну их. По мне, лучше уж иудеи. Бернес с Утёсовым — чем плохо?

И, отдавая дань любимым иудеям нашей сцены, он хриплым басом затянул песню, которую в старом кинофильме поёт, как ни странно, вредитель:

Там, на шахте угольной,
паренька приметши,
руку дружбы подали,
повели с собой…

Вот уж чего он вряд ли ждал, так это поддержки со стороны леса:

Девушки пригожие
тихой песней встретили,
и в забой направился
парень молодой.[116]

Поначалу Приблуда едва не принял отклик за эхо, но оглянулся и понял свою ошибку. К лагерю из-за деревьев вышли трое россиян. Двое на манер носилок несли нечто массивное и угловатое. Третий индивидуум красовался в лихо заломленном на ухо щегольском картузе. А также — в нательном ватнике, надраенных прохарях и тщательно отглаженных милицейских брюках. Лик его был светел, пытливый взгляд исполнен мира, сострадания, понимания. Библейский апостол, явившийся в комариное Нечерноземье проповедовать непротивление и любовь. И, как положено апостолу, обзаведшийся спутниками с самого дна жизни — грязными, небритыми, определённо смахивавшими на бомжей.

Пели, правда, они знатно. Аки эдемские соловьи.

— Приятного аппетита и достойного пищеварения, — чинно приблизился проповедник. Вежливо снял картуз, с чувством шаркнул ножкой. — А также качественного усвоения. Олегу свет Петровичу сугубое пожелание здравия…