Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

На востоке континента, Великая Минская империя (пришедшая в 1368 г. на смену установленной монголами юаньской династии), которую мы привычно называем «Китаем», клонилась к упадку (см. карту). В конце XVI в. на северо-востоке, в Маньчжурии, происходила консолидация десятков различных чжурчжэнских племен под властью вождя Нурхаци (1559−1626). Ему и его сыну удалось подчинить Минскую империю и создать новое государство, объединившее прежние земли Мин, Манчжурию и завоеванную Корею (позже Монголию, Тибет, Синьцзян и др.), под названием Великое Чистое Государство (Да Цин го) — обычно его называют «династией Цин». Казалось бы, повторился очередной цикл «китайской истории» (с точки зрения расхожих представлений о неизменности «Китая» и «китайцев»): как и после кризиса империи Тан, чжурчжэни завоевали и консолидировали Китай, сменив лишь правящую династию. Официальная идеология Цин также настаивала на преемственности с династией Мин. Однако, по существу, это был новаторский проект сознательного построения полиэтничной империи как «равноудаленной» от всех этноконфессиональных групп. Маньчжурская правящая элита не спешила ассимилироваться в местную ханьскую культуру, но и не выступала в роли иноземных захватчиков. Сферу политического попытались в принципе развести с традиционной ассоциацией с той или иной племенной аристократией, провозгласив Цинскую империю высшей и фактически единственной в мире, установив режим плотной самоизоляции. Изоляционистская «ментальная география» (поддерживающаяся системой образования и пограничной стражей) выполняла важную политическую функцию. Если империя — единственная в своем роде, то нет нужды спрашивать, чья она (маньчжурская, ханьская, тибетская?). Изоляция от соседей позволяла абстрагироваться от привычной сегодня мысли о «национальной принадлежности» государственной власти и думать о ней совсем в другой логике — анациональной. Другими словами, не разрабатывая политическую теорию и юридическую систему универсального «гражданства» и не пытаясь создать модель единой светской надэтнической массовой культуры, правители Цин сумели в значительной степени нейтрализовать фактор этноконфессиональной пестроты населения, изолировав властные структуры от «племенной» логики мышления. Выбранная стратегия доказала свою эффективность на протяжении двух веков: темпы роста населения и экономики в цинском Китае опережали другие страны Азии и Европы до середины или даже до конца XVIII в. Но секрет этого успеха — консервация определенной картины мира в строгой изоляции от внешних влияний — оказался и самым уязвимым элементом всей общественной системы. Насильственное разрушение цинской изоляции извне европейскими державами в середине XIX в. привело к радикальной смене картины мира в Китае: династия была осмыслена как «иностранная» (маньчжурская), против нее поднялось националистическое движение, свергнувшее династию Цин (1912) и провозгласившее Китайскую (фактически национальную ханьскую) республику.

К западу потомок Тамерлана Акбар (1556−1605) сумел впервые объединить территорию практически всего Индостана и прилегающих земель (современный Пакистан и юго-восточный Афганистан). Подчиненные мусульманские и индийские княжества стали провинциями или вассалами империи Великих Моголов (в XVIII в. так назвали англичане это колоссальное образование, см. карту), именовавшей себя по-персидски Гурканьян («[держава] зятя хана»: Тамерлан породнился с ханским родом Чингизидов в результате женитьбы). Это была типичная средневековая евразийская империя-конфедерация в том смысле, что ее существование всецело зависело от сочетания военной мощи и толерантности государя. Акбар идеально подходил для своей роли: тюркский правитель исповедовавший ислам, он отменил налог на немусульман и назначал их на высокие должности чиновников. Персидская культура выступала в роли универсального медиума между локальными культурами и даже конфессиями: священные индуистские тексты и поэмы были переведены на персидский язык и получили распространение наряду с христианскими и исламскими текстами на персидском. Однако власть не опиралась на определенную систему или хотя бы принцип, которые сделали бы ее менее зависимой от личности правителя и его отношений с подданными: ни на родовые связи, ни на ислам как господствующую религию, ни на тюркскую культурную солидарность. Неустойчивое равновесие могло нарушиться в любой момент: если бы индийские раджи перестали довольствоваться толерантным отношением к своей религии, а мусульманские потребовали от падишаха «истинно исламского» правления без потакания неверным, сепаратисты с окраин нанесли бы поражение правительственной армии или наступил династический кризис. В общем, все эти факторы со временем проявили себя, и уже в начале XVIII в. начался распад империи Великих Моголов.