Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Значит ли это, что Смутное время оказалось лишь кошмарным «затмением», временным выпадением из нормы? Земские соборы не превратились в самостоятельный орган власти, продолжая оставаться элементом системы «единовластия, опирающегося на народ». Полнота царской власти была восстановлена. Однако «смута» изменила понимание власти — явившись и следствием этого изменившегося понимания, и механизмом коллективного осмысления через «проживание». Кровавая практика заменила целые библиотеки трактатов и политических памфлетов, сформировав стихийно новую политическую культуру и заставив задуматься об институционализации власти — то есть, собственно, о создании государства в современном понимании. Об этом речь пойдет в следующей главе, пока же обратим внимание на структурные изменения, продемонстрированные в ходе Смутного времени и зафиксированные процессом его завершения. Особое внимание следует уделять именно событиям и логике поступков, а не риторике (развернутым высказываниям) действующих лиц, поскольку неразвитая сфера политической полемики в Московском царстве позволяла «словам» лишь косвенно отражать «реальность», тем более в быстро меняющейся кризисной ситуации.

Итак, прежде всего «смута» публично раскрыла анатомию феномена верховной власти. Что бы не писали в торжественных приговорах земских соборов или посланиях патриархов, пройденный путь от избрания на царство законного наследника умершего Ивана IV (Федора Иоанновича) до присяги Лжедмитрию IV или «царевичу Ерошке» продемонстрировал определенный результат: царская власть была осознана как власть «должности», а не личности или, тем более, семьи (династии). Это не обязательно означает десакрализацию (отказ в божественном происхождении) царского титула или царской власти. Само выделение власти как самостоятельного феномена (отдельного от верховной собственности) лишь усиливало ее загадочный характер: у законного царя могло быть меньше власти, чем у разбитого в битве самозванца. Пожалуй, именно сохранение веры в божественные истоки подлинной власти объясняет массовость «самовыдвиженцев»−самозванцев, часто вопреки любым соображениям легального характера и просто здравому смыслу: кто знает, кого поддержит бог?

Во-вторых, она показала, что, каковы бы ни были истоки этого мистического феномена, власть реализуется не сама по себе. Властью необходимо распоряжаться, и можно это делать плохо, а можно успешно. Царствование Бориса Годунова служит хорошей иллюстрацией этого открытия: то, что воспринимается как «невезение» с точки зрения традиционного восприятия царя как проводника божественной власти, через призму событий Смутного времени предстает как неумение распорядиться этой властью. Более того, возникает необходимость осмысления плохих и успешных решений по поводу распоряжения властью, т. е. осмысливается сфера политики как рационального планирования отправления власти с учетом возможных последствий. «Смута» вообще сформировала на время сферу соревновательной публичной политики, для стабильного поддержания которой в начале XVII в. не было еще решительно никаких ресурсов. Но то, как в итоге разрядили взрывоопасную политическую ситуацию, лучше всего свидетельствует об успешности «политического образования» Смутного времени. Ликвидация самого острого момента кризиса в 1612−1613 г. продемонстрировала подлинное политическое искусство, вполне осознанно и умело примененное.