Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Уже первое ополчение 1611 г. — впервые с начала Смуты — отказалось от политической мобилизации вокруг фигуры очередного самозванца, хотя его лидеры и были чересчур вовлечены в прежнюю «самозванческую политику». Второе же ополчение (1612) — Минина и Пожарского — явило совершенно новую политику: объединяющим фактором стала отчетливо сформулированная политическая цель (освобождение страны от иноземцев) вместо харизматичного лидера, а главное основание легитимности — «государственное строительство» (говоря современным языком) вместо сражений. Принципиальная малоизвестность лидеров и заранее объявленная цель избрать (на земском соборе) законного царя с учетом интересов всех заинтересованных сил делали второе ополчение движением за восстановление института центральной государевой и, в общем, действительно государственной власти. Не случайна особая роль в этой политической кампании скромного земского старосты Кузьмы Минина, отмеченная уже современниками, хотя он не притворялся лжецаревичем и не принес свою жизнь в жертву, спасая законного царя (обычный путь к славе для простолюдина). Главным образом, он собирал средства на правильную организацию военного похода. Уже то, что жители Московского царства могли оценить важность этой незаметной роли в 1612−1613 гг. (чего нельзя было и представить десятью годами ранее) говорит о распространении нового понимания «государственной деятельности». Осознание власти как института делало функцию самозванца как «самовыдвиженца» излишней: подлинность или фальшивость кандидата на трон переставала иметь значение. Превращение же земских соборов в постоянно действующий орган в переходный период (растянувшийся почти на десятилетие) было подлинно выдающимся политическим решением, напрямую не обусловленным никакими традициями. Особенно важно, что мы не знаем, от кого исходила эта новаторская идея (уж точно не от юного царя). В любом случае, она была понята и поддержана многими, т. е. не являлась уделом некоего прирожденного правителя-одиночки.

В-третьих, Смута проявила внутренние связи и внешние границы страны (и в перспективе — государства) независимо от границ династических владений. Вопреки предположению Джерома Горсея (в общем, вполне обоснованному), оказалось, что единство Московского царства обеспечивается не одной лишь волей могущественного правителя. Самозванцы всех мастей стремились в Москву, до последнего момента, видимо, воспринимая политическое пространство Московского царства как единое целое. Даже на пике неразберихи, при одновременном существовании нескольких равно легитимных правительств, не было отмечено ни одной попытки отделения окраины.

Помимо политического воображения, свою роль в поддержании целостности Московского царства сыграл патриотизм, хотя и не совсем в том смысле, в каком он превозносился в текстах той эпохи и в работах историков. С самого начала Смутного времени под знаменами самозванцев выступали частные армии иностранцев, прежде всего выходцев из Речи Посполитой, но не вполне ясно, насколько это был раздражающий и мобилизующий фактор, по крайней мере до вмешательства в конфликт короля Сигизмунда III и занятия его войсками Смоленска и Москвы. Спровоцированный Шуйским погром иностранцев, приехавших в Москву на свадьбу Лжедмитрия в мае 1606 г., не стал проявлением некой русской ксенофобии, по крайней мере, она никак не помешала после этого массовой поддержке Лжедмитрия II, опиравшегося почти исключительно на шляхетское войско. При этом значительная часть «литовцев», воевавших в Московском царстве, мало отличалась в культурном отношении от местного населения, и неясно, почему мародерствующие отряды казаков или служилых людей должны были казаться милее страдающим от войны жителям, чем «поляки» или «шведы», занимавшиеся тем же. Даже политические лидеры, использовавшие патриотизм в качестве мобилизующего лозунга во время второго ополчения, первоначально рассматривали кандидатуры иностранцев на престол. Еще в Ярославле велись переговоры со шведским королем о кандидатуре его брата Карла-Филиппа, с императором Священной Римской империи обсуждалась кандидатура кузена императора. После воцарения Михаила Романова по настоянию его отца патриарха Филарета в невесты Михаилу сначала намечали датских и шведских принцесс. Учитывая, что большинство шляхтичей, участвовавших в событиях «смуты», были православными, а среди «патриотических» сил немалую роль играли татарские мурзы из Касимовского ханства и Казанского края (не исключено, что и Козьма Минин был сыном крещеного татарина), странно говорить и о четком религиозном размежевании в конфликте. Скорее, явное (хотя и неопределенное) чувство патриотизма возникало у людей, впервые сплотившихся ради общей «государственной» — не связанной с конкретной персоной правителя — цели, только они не могли выразить его иначе, чем в категориях «православной веры» или «русской земли».