Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Современное общество и современные науки об обществе достаточно четко разделяют сферы частного (например, семейные отношения) и публичного (к примеру, исполнение должности). Мы хорошо представляем себе, что экономика заключается в хозяйственной деятельности (производство и перераспределение материальных благ). Политика — это область властных отношений, принятия решений и управления обществом. Культура и наука осмысливают и описывают мир на языке художественного воображения или систематически организованного знания, постоянно проверяющегося на объективность и содержание ошибок. Военные действия ведут для защиты своей страны или нападения на соседнюю, и война несовместима с миром. Еще мы привыкли описывать большие объединения людей, как правило, говорящих на одном языке и исповедующих общую религию, населяющих одно государство, как нацию. Меньшие по масштабу группы с общей культурой и историей, не имеющие своего государства или рассеянные среди нескольких государств, скорее будут называть этносом. Менее развитые или малочисленные народы могут называть племенами. Все эти представления приходится корректировать применительно к обществу конца первого тысячелетия нашей эры. Подавляющее большинство организованных человеческих коллективов (за исключением тех немногих, что объединяли сотни тысяч и миллионы людей) опирались на иерархии и сети родственных связей. Положение в системе родства оказывалось ключевой социальной категорией, родичи правителя назначались наместниками в подчиненных неродственных (или прямо инокультурных) племенах. Ритуалы совместных празднеств, обмен подарками, заключение браков являлись главными элементами поддержания власти, семья была фундаментальной политической категорией. Война была не только важным (для некоторых — основным) элементом экономической деятельности, но и ключевой формой взаимодействия, в рамках которой разрушение и смерть соседствовали с передачей знаний и заимствованием социальных институтов. Территориальная экспансия была тождественна культурному освоению и изучению пространства, религиозные представления, политическая теория и научные знания были неразрывно переплетены. Современные исследователи высказывают различные предположения об «этничности» той или иной группы, зачастую известной лишь по археологическим раскопкам, однако в отсутствие письменных свидетельств все подобные предположения являются крайне условными. Эти особенности «прорастания» ранних форм государственности многое объясняют в истории региона.

Обращение к той эпохе и тому миру, который обозревал наш воображаемый наблюдатель северной части Евразийского континента, делает понятными трудности, ожидавшие попытки организации сколь-нибудь сложного общества на этой территории. Прежде всего, встает вопрос, для чего вообще могло бы понадобиться обитателям Северной Евразии объединяться. Жители тундры, охотники и рыболовы тайги и лесов и даже земледельцы зоны смешанных лесов с их подсечно-огневым способом ведения сельского хозяйства были ограничены в расширении своей социальной организации теми экологическими нишами, которые они занимали и от которых целиком зависели. Слишком тесное соседство угрожало подорвать численность дичи, затрудняло поиск нового участка леса под пашню поблизости от заброшенного, так что особого хозяйственного смысла в объединении не было. При существовавшей ничтожной плотности населения главную внешнюю угрозу могла составлять лишь немногочисленная группа других охотников или земледельцев: большая семья или племя, то есть такая же элементарная социальная группа. Более масштабное нашествие на затерянные в лесу небольшие поселки было маловероятно. Низкая интенсивность контактов даже между дружественными и родственными группами, отсутствие хозяйственных и военных стимулов к интеграции замедляли процесс усложнения общества.