Новая имперская история Северной Евразии. Часть I

Еке Монгол улус (более известный как Империя Чингисхана), возникший в начале XIII в. в Юго-Восточной Сибири, в определенном отношении оказался политическим и культурным феноменом, аналогичным Рѹськой земле, сформировавшейся в Х в. на востоке Европы. Оба политических образования стали важными этапами в процессе трансформации Северной Евразии из географической абстракции во внутренне структурированное культурное и политическое пространство, интегрированное в окружающий мир. Как и Рѹськая земля, Еке Монгол улус являлся самобытным и во многом беспрецедентным экспериментом по консолидации крайне культурно разнообразного населения в единое целое. Их столкновение и борьба были конфликтом разных культур, экономических систем и политических сценариев. Даже самоназвание западной и восточной версии самоорганизации «неисторической» части Северной Евразии характерным образом отличались: «Рѹськая земля» подразумевала политическое оформление определенной территории, а «Еке Монгол улус» — «Великий монгольский улус» — подчеркивал единство населения (улус — монг. люди, племя, народ, отряд, войско, и лишь в переносном значении государство). Однако итогом их продолжительной борьбы стал определенный синтез разных традиций государственности и постепенная интеграция западных и восточных окраин.

Кочевники восточной части континента не однажды принимали активное участие в исторических процессах в его западной части. Мигрируя из-за Урала, отдельные племенные объединения переправлялись через Волгу, пересекали степи северного Прикаспия и Причерноморья и перебирались дальше на запад через Карпаты в долину Дуная, или на юго-запад — в Малую Азию или на север Балкан. В описываемый в прошлой главе период этот путь проделали венгры — угорские племена, родственные таежным охотниками ханты и манси, которые оставили леса и занялись степным скотоводством. В XIII в. они уже являлись христианами-католиками, оседлыми обитателями Венгерского королевства, возникшего на территории, прежде занимаемой кочевым Аварским каганатом, а до того — западным крылом кочевого Тюркского каганата.

За венграми последовали печенеги — конгломерат тюркских, ираноязычных и угорских племен. Около столетия они терроризировали подвластное киевским князьям население лесостепной зоны, но с середины XI в. начинают оседать на южных границах Рѹськой земли в качестве союзников местных князей. Они известны по летописям как «черные клобуки» (черные капюшоны) и являются одними из вероятных предков запорожских казаков позднейшего времени. Часть печенегов, продолжавшая кочевать в степях Придонья, вытесняется новой волной пришельцев и мигрирует дальше на запад — в Чехию и Венгрию, где печенежские ханы занимают высшие государственные должности и даже получают в управление область города Пешт.

Пришельцы, потеснившие печенегов — торки, представители западной группы тюрков-огузов. Племена огузов участвовали в процессе тюркизации старинных культурных центров Центральной Азии, заложив основу каганатов Караханидов и Газневидов, упоминавшихся в начале этой главы, а в дальнейшем распространили тюркский язык и культуру на значительную часть Ближнего Востока и Закавказья. Однако торки, пришедшие в восточноевропейские степи, сами разделили судьбу печенегов: менее чем через столетие им самим пришлось покинуть свои кочевья и бежать в Византию, приняв ее подданство, или осесть в Рѹськой земле, влившись в состав полуоседлых дружественных пограничных племен.

Торки отступили под натиском половцев — представителей тюркоязычных кипчаков. Название «половцы», наиболее вероятно, происходит от древнеславянского «половый» — желтый и, скорее всего, является переводом самоназвания «желтых кипчаков» (сары кипчак): то ли из-за цвета волос, то ли из-за южного («желтого») расположения исходной родовой территории. Десятки разрозненных племенных союзов кипчаков в XI веке доминировали на обширной степной территории от Алтая до Дуная, что дало основание персидскому автору Насиру Хосрову назвать всю эту обширную территорию Дешт-и-Кыпчак — «кипчакская степь». Кипчаки не представляли политического или хозяйственного единства: часть вела оседлый образ жизни и населяла большие торговые города, часть кочевала, между племенами вспыхивали острые конфликты. Однако примечательно, что именно с кипчаками связано появление самого представления о единстве и самобытности Великой степи. Впервые вместо образа отдельных хищных орд, появляющихся «из ниоткуда», из враждебного и неведомого внешнего мира, на универсальную культурную карту наносится степь как упорядоченное пространство с населением, живущим по своим законам и обычаям.