Новая имперская история Северной Евразии. Часть II

Очевидно, усилия Петра I и его дипломатов не пропали даром, и его попытка обосновать свои притязания на императорский титул была сочтена достаточно убедительной. Почти немедленно императорский титул Петра был признан союзниками (Пруссией и Голландией) и партнером-противником (Швецией, в 1723 г.). Османская империя признала Россию империей в 1739 г. (по итогам войны 1735−1739 гг., в целом удачной для России), Британия и Священная Римская империя — в 1742 г. (нуждаясь в России как союзнике в «войне за Австрийское наследство»). К середине XVIII века Российская империя уже прочно заняла свое место на «ментальной карте» Северной Евразии. Тем самым был сломан почти тысячелетний стереотип в умах обитателей континентальной Европы, согласно которому империя была такой же уникальной и единственной, как и Римский Папа — и кроме Священной Римской империи по соседству не могло быть никакой другой. С признанием Российской империи (и на фоне упадка старой Священной Римской империи) открывалась возможность для провозглашения новых европейских империй: Французской, Британской, Голландской и пр. Как и в случае с бывшим Московским царством, речь шла не столько о создании новых политических образований, но о переосмыслении давно сложившихся отношений власти как «имперских».

С этой точки зрения, вклад Петра I в создание Российской империи в большей степени был вкладом «переводчика» и «дизайнера». Он создал скорее новый образ России (и дал само современное название стране), чем политический или экономический механизм. Нельзя даже сказать, что Петру удалось сформировать современное государство, принципиально отличающееся от государства Московского царства. Примечательным отличием административной системы, созданной Петром, было отсутствие самой «системы» в смысле рутинных механизмов управления. Вплоть до последних лет своей жизни он опирался на служащих двух гвардейских полков — Преображенского и Семеновского — в качестве проводников и исполнителей его воли, в обход старых или новых административных органов. Так, даже в 1724 г. половина солдат и офицеров Преображенского полка из дворян числилась в отлучке — в основном, выполняя различные поручения Петра. Доходило до того, что гвардия оказывалась неспособной выполнять свою прямую задачу — обеспечивать охрану царя, сопровождая его в походе или в поездке.

Гвардейцы выполняли самые разнообразные поручения: участвовали в генеральном сражении и организовывали птичий двор в Астрахани; выполняли дипломатические миссии к монархам Северной Европы и контролировали посадку растений в Летнем Саду строящегося Санкт-Петербурга. Гвардия была выведена из-под юрисдикции регулярных судов и даже военного ведомства (приказа, а после военной коллегии), то есть ее особое положение было сознательным решением Петра, а не издержками непоследовательных реформ. Позволяя императору осуществлять «ручное управление» страной, гвардия скорее разрушала шаткое здание государственности, чем помогала укреплять его. Рядовой гвардейского Семеновского полка мог быть отправлен в «Тульскую провинцию» для «понуждения воеводы» и контроля за ним: никакая Табель о рангах не могла упорядочить систему государственной службы, пока рядовой (пусть и гвардейского полка) мог отдавать распоряжения главе провинции (в терминах XIX века — тульскому губернатору). Вера Петра I в универсальность компетенции его гвардейских порученцев не знала границ: бомбардир Преображенского полка Григорий Скорняков-Писарев, снискавший заслуженную репутацию одного из наиболее образованных гвардейцев, в 1722 г. получил приказ составить «Новый летописец» — современную историю России, для чего со всех монастырских библиотек начали собирать летописи. Петр I заложил основы развития современной системы образования в России, успел утвердить устав Академии Наук — но написание истории страны предпочел поручить заслуживающему доверие гвардейскому офицеру.

7.7. Конфликт идеологии камерализма и реалий сложносоставной державы

Последовательно проводившаяся Петром I камералистская мировоззренческая революция скорее ставила под удар перспективы Российской «империи» в смысле сложносоставного политического пространства. Камерализм был идеологией небольших и относительно однородных германских княжеств, и попытка распространить унифицированные регулярные порядки на всю Россию была чревата глобальными потрясениями. В этом отношении камерализм вступал в противоречие с имперскими притязаниями Петра.