Новая инквизиция

Обратно тянулись, матеря пиротехников-отморозков: вконец распустились, ни праздника без членовредительства не обходится, вечно кому-нибудь что-нибудь оторвёт или выбьет, на Новый Год вообще спалили ракетой арку Генерального штаба — хана и лошадкам, и колеснице. Радовались, что нынешний казус произошёл на просторном бульваре, примыкающем к большому скверу, — на тесных, стиснутых домами питерских улицах точно бы случилась ходынка, передавили бы к чертям друг друга. А так — несколько помятых да слегка потоптанных, да пара-тройка сметённых с лица земли лотков… Бывает хуже.

… Маша-Диана уже ждала в машине. Лесник плюхнулся на сиденье, показал измазанный землёй свёрток, содрал с лица мокрую от пота чеченку.

— Возвращаемся. И объезжай эту гулянку подальше, хватит на сегодня праздников жизни.

Далеко они не уехали. Ожил оставленный на сиденье мобильник.

Голос Анны — плывущий, ломающийся, с трудом узнаваемый:

— Тимо… Андрей! Скорее приезжай! Я только что убила человека…

Отбой. Короткие гудки.

— Я не знаю, Юзик, как можно вычислить Чёрного Мессию. И никто не знает. Когда он появится — я думаю, мы поймём. Если останется, кому понимать.

— Лёша, я сейчас чувствую себя человеком, сколотившим на скорую руку по велению свыше ковчег — при этом ни на секунду не веря в возможность потопа. Стоит ковчег у дома — и ладно, можно заняться другими делами. Только вот что будет, когда начнёт прибывать вода? Может, в бортах такие щели, что никакие помпы не помогут. А тучи все гуще и гуще…

— Ковчег держали на воде не помпы, Юзик. Вера.

— Это все слова, красивые слова. Меня интересует информация, способная помочь в работе. Кем будет Тёмный? Человеком? Тенятником? Новой, неизвестной разновидностью нелюди? Как и где произойдёт его инициация? Можно ли Мессию распознать заранее? И что конкретно значат слова пророчества: «и люди шли за ним»! Как это применить к сложившейся обстановке? Мало ли за кем люди ходят… Я допросил в своё время десятки апокалипсистов — но и они понятия не имели, на кого работали. Мессия, и все. Дескать, все по воле Божьей, и Апокалипсис, и приход Тёмного, и Последние Дни — стало быть, надо способствовать, активизировать всех латентных, которые могли бы спокойно прожить и умереть, никого не тронув… И активизировали… А всех несогласных с их доктриной норовили перестрелять… На тебя ссылались, кстати. Правда, пореже, чем на волю Божию.

— Они ошибались в одном, Юзик…

— Лишь в одном?! В чем же?

— Путали Божью волю с Божьим попущением…

— И то ладно. С Вышним Престолом оперативными методами не потягаешься… Значит, Божью волю реализовал я — прикончив всю их компанию?

— Не знаю, Юзик… Мне иногда кажется, что про тебя Он просто позабыл…

Все стулья (кроме двух) были положены сиденьями на столы, и их ножки топорщились, как кости неведомых животных. Каждое слово собеседников отдавалось в пустой столовой зловещим эхом.

— Меня зовут Петраков, — сказал сторож.

— Тебя зовут Алябьев, — повторила Жозефина Генриховна. — Посмотри сюда. Читать-то не разучился?

На стол легла небольшая фотография, скопированная из уголовного дела. Надпись в правом нижнем углу извещала, что снимок запечатлел для вечности не кого-либо, но Алябьева Г. С.

— Это не я, — сказал сторож неуверенно.

Действительно, лицо на фотографии, при внешней схожести черт, было другим — более похожим на морду хищника, попавшего в капкан. Мелкого хищника, но опасного.

— Ты, ты… Настоящий ты. Алябьев.

Сторож молчал, смотрел мимо Жозефины Генриховны — на что-то, видимое только ему. Может быть, на Вечность.

Де Лануа достала ещё пачечку фотографий, протянула сторожу. На первой была миловидная молодая женщина. На остальных — она же. Но по частям. Последняя жертва Соловья, не успевшая попасть в стеклянные банки.

— Смотри, смотри… Это Ирина Барсова. Ты расчленял её больше суток. Живую. Сначала ноги, по очереди. Потом руки. Накладывал жгуты и прижигал раны. А когда Ира приходила в себя, ты убеждал её, какое это счастье — умереть вот так. И спрашивал, что она чувствует. Но она не могла ответить. Чтобы не кричала — ты первым делом рассёк ей гортань и связки и вставил для дыхания обрезок шланга от стиральной машины. Так оно было, Алябьев?

Жозефина Генриховна говорила негромко. Слова падали размеренно, и чувствовался в них некий ритм, убаюкивающий и будоражащий одновременно. Гипнозом это не было. Жозефина не нуждалась в кукле, которую надо постоянно дёргать за верёвочки. Наоборот, держаться от Петракова-Алябьева стоило подальше. Это не Марат — не хитрая лиса, бесподобно умевшая запутывать след. Хорошо, если Соловей продержится на свободе месяц — снова став Алябьевым. Хотя, может, охота протянется немного дольше — если у сторожа хватит ума скопировать манеру Мозговеда… В любом случае у колдуньи будет запас времени — и оружие против врагов. Она снова получит свежие, тёплые человеческие внутренности…

Петраков молчал, перебирал фотоснимки. Руки подрагивали.

— Это был шланг не от машины, тот больно толстый, — Сказал он глухо, — это был шланг от душа…