Новая история. От Великих географических открытий до «Славной революции»

Казалось, дело кончилось благополучно. Правительство действовало решительно, показало свою силу. Но опасность более страшная начала грозить ему с другой стороны: то было финансовое расстройство. Благодаря войнам и внутренней широкой деятельности Ришелье финансы и при нем находились далеко не в удовлетворительном положении. Доходы отдавались на откуп за несколько лет вперед, а Анна Австрийская при вступлении своем в управление в 1643 году нашла, что доходы издержаны за три года вперед. Расточительность правительницы увеличила расходы: в 1632 году они простирались до 99 миллионов, в 1643 году зашли за 124 миллиона, а между тем войску платили хуже, чем при Ришелье. Из 124 миллионов 68 шли мимо контроля, потому что помещались в секретные расходы. Виновником зла считали Мазарини: он был покровителем генерал-контролера Эмери, пользовавшегося очень незавидною репутациею. Крестьяне, обремененные налогами, начали волноваться. Заводчиков мятежа хватали и вешали, но это не избавляло правительство от финансовых затруднений. Оно увеличило пошлины на вино, учредило и продало 200 новых должностей, заняло 12 миллионов за 25 процентов, наконец, выкопало старинное предписание, запрещавшее строить дома в парижских предместиях: владельцы уже построенных домов должны были или сносить их, или отплачиваться деньгами. Домовладельцы обратились к парламенту, и парламент заступился за них. Правительство завело переговоры с парламентом и уступило: взяло один миллион вместо ожидаемых семи или восьми. Но, уступивши парламенту и парижанам, правительство усилило подати с сельского народонаселения.

Тягость народная, с одной стороны, стала причиною неудовольствия людей честных, а с другой – люди и целые корпорации, желавшие выдаться вперед, в тягости народной нашли лучший предлог для сопротивления правительству. В 1647 году подати достигли небывалой цифры. В начале 1648 года в Париже по ночам слышались выстрелы: горожане, раздраженные новым налогом, пробовали ружья; чиновники, которым не выплачивалось жалованье, обратились к парламенту, который заступился за них и постановил, чтоб все судебные и финансовые палаты соединились для защиты общего дела. Государственный совет кассировал это постановление, и членам парламента велено было явиться во дворец. Они пошли туда пешком, по дороге громадная толпа окружала их, и тысячи голосов умоляли их соединить свое дело с делом бедного, так страшно угнетенного народа. Угрозы, которыми королева встретила членов парламента, не произвели на них никакого действия: члены соединенных палат продолжали совещаться вместе и говорить зажигательные речи, в которых слышалось что-то «древнеримское», по свидетельству современников.

Двор испугался и посредством герцога Орлеанского вошел в сношения с парламентом, но это усилило только его смелость; раздались крики: «Дело идет не об нашем интересе, но об интересе общем: надобно хлопотать об облегчении народа, надобно уничтожить беспорядки в государстве!» Все злоупотребления были перебраны, ни дела, ни лица не были пощажены, толковали о средствах начать наступательное движение против министерских злоупотреблений и восстановить значение высшей магистратуры.

Королева была склонна к энергическим мерам против этих «канальев», как она называла членов парламента и других палат, не могла выносить мысли, чтоб эти люди ограничивали королевскую власть; но Мазарини боялся сил соединенной магистратуры. Само правительство посредством продажи мест и наследственности их создало это опасное для себя войско, сделавши судебные должности и управление финансами собственностью известного числа фамилий: теперь в целой Франции число этих фамилий простиралось до 50 000, которые имели самое важное значение в городах, заправляли остальным их народонаселением. Ришелье чувствовал опасность и хотел умерить одну силу другою, поднявши в городах класс торговых и промышленных людей против наследственного чиновничества, но среди войн ему не достало досуга привести в исполнение свои планы, и теперь его преемник должен был иметь дело с опасным сословием, которое поддерживалось множеством недовольных, ждавших зачина движения, чтоб броситься в него с «французским бешенством» – furia francese.