Конти был провозглашен генералиссимусом с зависимостью от парламента. Парламент распоряжался деятельно, укреплял предместья, запретил под смертною казнью удаляться из столицы. Города Прованса и Нормандии встали за парижан. Вместе с тем началась война памфлетами и стихами, но в этих произведениях заметна большая разница с подобными же произведениями эпохи религиозной борьбы (лиги); тогда религиозное одушевление, с одной стороны, опасность от гибельной усобицы и вмешательства иностранцев – с другой, вообще сильно разгоревшиеся страсти высказались и в литературных произведениях серьезных и страстных; но памфлеты и песенки Фронды своею легкостью соответствуют характеру движения, не имевшего серьезного политического исхода; в этих произведениях (мазаринадах) чаще говорится об итальянском произношении Мазарини, чем о народных бедствиях.
Но война велась не одними перьями: между парламентскими и королевскими войсками происходили частые стычки в окрестностях Парижа; многочисленность парламентского войска перевешивалась тем, что на стороне королевской был великий Конде, с которым генералы Фронды не решались вступать в серьезное дело. Но они решились вступить в сношения с заклятыми врагами Франции, испанцами, и заключить с ними тайный договор, по которому испанские войска должны были вступить в пределы Франции. Парламент с отвращением смотрел на это дело и желал как можно скорее примириться с двором, тем более что известие о казни английского короля Карла I произвело самое неблагоприятное впечатление на континенте, и представители среднего сословия во Франции боялись вести дело, которое уподобляло их английским цареубийцам. В марте 1649 года в Рюеле последовало примирение между парламентом и двором, который признал действительными все меры, принятые в 1648 году. Фрондеры в парламенте, фрондеры-генералы и фрондеры из других слоев общества были очень недовольны тем, что депутаты парламента поспешили примирением; но первый президент парламента, Матвей Молэ (Большая Борода, как его обыкновенно звали в народе), неустрашимо выдержал бурю, не смущаясь никакими криками и угрозами; между криками слышалось слово «республика».
Республика оставалась на словах, но и Рюельское примирение не могло быть продолжительно. У королевской власти были отняты прежние ее средства относительно наполнения казны и не были заменены новыми; деятели Фронды остались нетронутыми и не были удовольствованы, поэтому не думали успокаиваться, а между тем испанцы, пользуясь смутою, приняли успешное наступательное движение. Войско, выставленное против них Мазарини на последние деньги, не могло сделать ничего важного, потому что Конде отказался им предводительствовать; после Рюельского мира он подпал влиянию своей сестры, герцогини Лонгвиль, которая незаметно приучала его отзываться о Мазарини с таким же презрением, как и фрондеры. Кардиналу наскучила зависимость от такого тяжелого человека, как Конде, и он сблизился с враждебными последнему герцогами Вандомами, выдавши племянницу за одного из них (герцога Меркера). Конде, упрекая Мазарини в неблагодарности, удалился от двора.
Франция находилась в самом печальном положении в 1649 году. Прежнее самодержавное правительство было подорвано, а новый порядок вещей установлен не был; анархия сменила прежнее фискальное тиранство; за 20 верст от Парижа не платилось более никаких податей и пошлин, сборщики не смели показываться в деревнях; правительство, доведенное до последней крайности, не могло ни выплачивать жалованье войску, ни содержать двор, так что пажей разослали по родным, не имея чем кормить их; провинции волновались, требуя прежних прав, прежней независимости. В Париже публично только и говорили, что о республике и свободе, ссылаясь на пример Англии, говорили, что монархия слишком устарела и пора с нею покончить. Памфлеты вышли из всяких пределов приличия.
Между тем Конде торговался с Мазарини: он требовал для зятя своего, герцога Лонгвиля, губернаторства в Пон-де-Ларш – места чрезвычайно важного в стратегическом отношении. Мазарини счел крайним неблагоразумием отдать такое место в руки фрондеру и лично отказал Конде. Тот вышел из себя, сделал такой жест рукою, как будто хотел задеть кардинала по носу, и удалился, закричавши ему: «Прощай,