Новая песнь Господу

Для него существенней всего, чтобы мы действительно видели Отца, и именно в Человеке Иисусе. В противном случае все его богословие Гефсиманского сада и Креста, Исхода человечества в Новом Моисее потеряло бы смысл. Но в то же время Максим представляет собой также самую решительную победу над несторианством, отрезающим нас от Тайны Троицы и вновь возводящим практически непреодолимую стену трансцендентности. Если же мы остаемся по эту сторону стены, то мы по-прежнему рабы, а не друзья.

Я добавил бы еще одно замечание. Что касается Христа как Пути, то здесь идеи свободы и освобождения приходят сами собой. Теперь мы видим, что свобода равным образом неотделима от истины. Но не является ли слишком притянутой за волосы, то есть совершенно экстравагантной, попытка установить связь между темой истины и мыслью Христа-бедняка? И однако же связь существует, и очень глубокая. Истина в истории оказалась дискредитированной, и произошло это потому, что была предложена в перспективе господства и стала предлогом для насилия и подавления. Уже Платон предупреждал об опасности того, что человек сочтет истину своей собственностью, а значит, властью и превосходством. Из уважения к величию истины он, исповедуя ее, иронично говорил о «своем собственном несоответствии, которое порождает не скептицизм, а более глубокое доверие». Именно в таких словах Романо Гуардини — в 24 года — резюмировал платоновское понятие истины, определив одновременно свой собственный путь, который всегда отличался страстным исповеданием истины и в то же время собственной сдержанностью. Парадокс Платона между иронией и истиной кажется мне подходом к парадоксу Божественной истины, которая сияет в Распятом под видом самой крайней нищеты и бессилия: Он есть икона Бога, потому что Он являет Его любовь, и Крест Его становится таким образом Его «прославлением». В своем трактате о любви Гийом де Сен-Тьерри нашел драматические слова для выражения этого Божественного парадокса, открывающего истину Бога Троицы, высшую славу, в беспредельной бедности Распятого:

«Бог Сын, образ Бога, увидел, что ангел и человек, созданные по тому же подобию, то есть по образу Бога, но не будучи им самим, погибли, беспорядочно возжелав захватить этот образ и это подобие, и сказал: «Увы, лишь нищета не вызывает зависти. [...] Я предстану перед человеком как презренный, последний из людей, [...] чтобы человек возжелал и стал подражать Моему смирению; через него он скорейшим образом достигнет славы».

Сама истина, настоящая истина, сделалась выносимой для человека, она сделалась его путем, являя себя, тогда и сейчас, в нищете Того, Кто был лишен Своего могущества Не богач, а бедный Лазарь у его дверей представляет Тайну Божию, Сына. Во Христе нищета стала знаком, присущим самой истине, ее внутренним «могуществом». Ничто другое не открыло ей путь к сердцу человеческому, кроме ее подлинного бытия в нищете. Смирение Бога — это врата, открывающие мир истине, и других нет. Только так истина становится путем. Как пишет св. Павел в конце Послания к Галатам, в завершение всей аргументации: его последний аргумент — не слова, а «язвы Господа Иисуса», которые он несет на своем теле. Когда речь идет о том, чтобы определить подлинное христианство, подлинную веру и подлинный путь, последним и решающим критерием остается причастность ко Кресту.

5. Христос есть жизнь. «Бытие для» и любовь

Скажем несколько слов о третьей составляющей самоопределения Иисуса: Иисус есть жизнь. Лихорадочная жажда, которую мы находим сегодня на всех континентах, породила антикультуру смерти, все больше отличающую наше время: безудержность сексуальных влечений, торговля наркотиками и оружием стали проклятой триадой, чьи смертоносные сети все больше окутывают собой континенты. Аборты, самоубийства и коллективное насилие — конкретные проявления этого синдиката смерти. В то же время СПИД стал как бы образом внутреннего недуга нашей культуры — иммунодефицита. Луша лишилась иммунной защиты. Позитивистское понимание не дает этической иммунной защиты психическому организму, оно лишь выражает гибель этой иммунной психической системы, и психика становится беззащитной добычей лживых обещаний смерти, преподносящих себя под личиной избытка жизни. Медицина делает все, чтобы найти вакцину против разрушения иммунных систем организма, и это ее долг. И все же она может только чуть сузить поле тревоги, но никак не остановить победное шествие антикультуры смерти, если мы одновременно с этим не признаем, что телесный иммунодефицит — лишь крик принуждаемого человеческого существа, образ, в котором выражается истинная болезнь: бессилие души защитить себя в том видении мира, которое провозглашает подлинные ценности нашего человечества — Бога и душу — ничего не стоящими и несуществующими.