Ксения. …Я поднялась на носочки… Было очень зябко; кажется, это было ранним утром, может, даже рассвет, в доме все спали, город спал; за окном плавал утренний сумрак, солнце где-то застряло; я стояла на носочках, мерзла, но дышала полной грудью; хотела что-то крикнуть, возопить что есть мочи, но все никак не знала, что сказать, что попросить у… И в этот момент появилось солнце. Оно лезло напролом, расталкивало крыши, спутниковые антенны, рекламные щиты и… наши тусклые сны. Солнце явилось передо мной самым наглым образом; я ему жутко обрадовалась, заорала что-то пронзительное и наивное… Покачнулась… Изогнулась дугой — и вдруг увидела, как на ладони увидела, золотую полоску! Она светилась над самой землей, над крышами, над куполом церкви, над деревьями… Горизонт в то утро был похож на мой шифоновый шарфик. Пальцы на ногах занемели, окоченели, но я старалась изо всех сил — тянулась к той золотистой полоске, к моему горизонту… (
Алек. Ксюш, я ведь серьезно. Раз мы расстаемся с тобой… А ты несешь сплошной бред.
Ксения. …С того времени я люблю заглядывать за горизонт. Становлюсь на носочки и смотрю. (
Алек. А-а, будь проклят твой горизонт!!
(Алек в исступлении бьет кулаком по капоту мотовездехода — в следующий миг горизонт озаряет ослепительная молния, чуть погодя над их головами разносится оглушительный раскат грома. От неожиданности оба обмирают. Придя в себя, Ксения отворачивается от Алека, обращает недоуменный и печальный взгляд на дорогу, в сторону приближающейся грозы.)
Ксения. Гроза в марте. Это… ужасно. Если и было что-то у нас, Алек, то теперь окончательно сгорело.
(Алек порывается схватить девушку за руку, она резко вырывается.) Довольно, Алек… Не будь ребенком.
Гера (
(Гера выдергивает из приборной доски мотовездехода конец шнура от динамиков и протыкает им уголок газеты. В тот же миг из динамиков начинают раздаваться треск иглы о виниловый диск, сквозь который отчетливо доносится шум города: грохот ливня, бьющегося о крыши домов и машин, гул автомобильных моторов и клаксонов, гам человеческой толпы, нечленораздельные нервные призывы и смех… Внезапно поле с дачными участками и дорогу накрывает косая стена настоящего, густого дождя. Тотчас прежние звуки в динамике стихают. Их сменяют иные звуки: словно вторящий эхом дождю, методичный стук топора, раскалывающего полено… звон лихо разматывающейся колодезной цепи… гулкий плеск ударившегося о воду ведра… домашний скрип двери, ведущей не то в избу, не то в баню… мягкий звук шагов по деревянным половицам… бодрый шум льющейся в бочку воды… уютное потрескивание дров в печи… перебор гитарных струн и, наконец, голос Вадима, поющего песню Высоцкого: «Затопи ты мне баньку по-черному…» Внезапно у Ксении звонит телефон; она меняется в лице и настроении, порывистым, нервным движением подносит телефон к губам, говорит сбивчиво, волнуясь, но слов ее не разобрать — песня Вадима заглушает их.)
Ксения (
(Ксения торопливо идет в сторону дач. Алек молча провожает ее взглядом.)
Гера. Эй, Ксюха, ты куда? Мы тебя чем обидели? (
Ксения (
Гера (
Алек (
(Они забираются в мотовездеход, Гера заводит двигатель и трогается с места.)
Гера. Никак не могу догнать, чего Ксюхе дома не сидится. Какого хрена она вообще с нами нянчится? Она, словно Немая, туда — сюда, туда — сюда! Полгода ее не видел, еще б столько не видеть… Разве не так? Тошнит уже от ее мельтешения! Осталась бы, что ли, в каменных джунглях; там метро, магазины, кинотеатры. Так нет же, телепается, дура, следом за нами… Ты-то чего воды в рот набрал?
Алек. Видишь ли, Гера, души некоторых людей склонны к перемене мест.