Новая Ты

Когда я заканчиваю дела в ванной, он уже мертв. Произношу заупокойный кадиш – без сожаления и грусти: Хендерсон прилично наследил в этом мире. Хорошо, что ушел рано, а то еще заразил бы ЗППП какую-нибудь подающую надежды звездочку с низкой самооценкой, или обрюзг бы, поистрепался, вылетел к чертям из своего дебильного шоу и скатился на самое дно. А что? Банальная физика: чем выше вскарабкаешься, тем больнее падать.

На первом этаже воняет гуакамоле и пивом. На портрете Джона Белуши висит кусок пиццы. Везде грязь. Ублюдки! Все до одного. Но я, как ни странно, благодарен судьбе за то, что люди – свиньи. Натягиваю перчатки, собираю бокалы со следами губной помады, забытую одежду, лифчик, тарелки со сладостями и отношу все наверх, чтобы судмедэкспертам было над чем поработать. Отпечатков пальцев хватит на классическую голливудскую оргию (с кровавым концом). Надеваю наушники (они теперь мои) и оставляю в комнате играть «Парней из Джерси». Пусть весь мир узнает: дома Хендерсон слушал совсем не то, что навязывал всем на своем шоу. У модного бога было старое сердце. Прихватываю пару новых футболок с бирками и отправляю пустое сообщение с его аккаунта в «Твиттере».

И оно взрывает соцсети. Люди лайкают и пересылают его, хотя это ничто. Пустота. Видимо, она дает простор для чужих проекций. Заумные культурные критики станут детально анализировать эту чушь в модных онлайн-журналах. Парень, который выкладывал в Интернет каждый свой чих, отправил пустой твит за минуту до смерти. Символизм! Его трагическая кончина всколыхнет массы. Так что ему еще повезло. Если рай все-таки существует, он, скорее всего, попадет туда, несмотря на все те гадости, что болтал про меня.

Спускаясь с холма, покупаю и скачиваю на свой «Айфон» «Парней из Джерси». Дорога предстоит длинная, и хорошая музыка мне не помешает. Мы созданы для ходьбы – не для бега, не для великов, не для пеших прогулок. Ходьба – это мыслительный процесс. Она позволяет отточить мысли и переварить эмоции.

Я так и не убил Эми, зато я ее нашел. «Сохо-хауз»! Ну конечно. Мог бы и сам догадаться, что она двинется на запад. Ее тянет запах денег и славы. Она как больное животное, которое само не знает, куда тащится, но остановиться не может. Ничего, я ее остановлю. Скоро. Только приму душ и отдохну немного.

Сворачиваю на Бронсон-авеню. Еще так рано, что на улицах никого, кроме нескольких любителей бега. Тянет зайти в «Кладовку», но я и так постоянно там торчу. Пора что-то менять. Перехожу через дорогу. Впереди уже виднеются «Голливудские лужайки».

Из-за угла выскакивает патрульная машина с мигалками. Резко тормозит. Оттуда выпрыгивает коп и наставляет на меня пушку. Я аккуратно ставлю пакет на тротуар и медленно поднимаю руки.

Поймали!

14

Бледный кусок дерьма по имени офицер Робин Финчер срывает с моей головы наушники. У него мерзкие светлые волосы, которые лучше прятать – под шлемом, под фуражкой, да под чем угодно. Близко посаженные глаза – сразу видно, предки были не слишком разборчивы и трахали кого попало. Кожа грубая, щетина торчит – такому даже притирки Хендерсона не помогут. Все-таки как несправедлив мир!

– Заткнулся и лицом к стене!

Я не знаю, зачем ему мои наушники. И как он меня нашел. И что ему вообще известно. Зато я знаю, что у меня в пакете майки Хендерсона. А это улика.

– Отвернулся!

Я подчиняюсь. Солнце, бледное и зловещее, как зомби из ужастика пятидесятых, медленно разгорается, подкрадывается, тянется своими культями к моему лицу. Сводит желудок, ладони покрываются по́том. Сейчас я сработал чисто. Не оставил никаких отпечатков пальцев. Или кружек с мочой.

– Офицер, – начинаю я, изображая невинность (пусть еще попробуют всё доказать!), – в чем дело?

Финчер, тяжело топая, отходит к машите.

– В том, что ты конченый ублюдок. Так что заткнись и жди!

Про убийство миллионера из Лос-Фелис ни слова. Потом он возвращается, заламывает мне руку (я уверен, это противозаконно!) и требует:

– Водительское удостоверение.

Подчиняюсь. Он фыркает:

– Нью-Йорк!

Я беззвучно выдыхаю, стараясь не показывать своего облегчения. Это не из-за убийства. Иначе меня уже давно скрутили бы и заковали в наручники, а не высказывали претензии об отсутствии местной прописки. Уровень адреналина падает, я постепенно начинаю приходить в себя.

– Разгуливает тут, как у себя дома…

Вот из-за таких ублюдков и падает престиж полиции. То ли дело офицеры на Род-Айленде – сама вежливость и выдержка. Этого урода надо оштрафовать, чтобы не порочил честь и достоинство хороших копов, соблюдающих правила и рискующих своей жизнью.

– Живешь здесь?

– Да.

– В этом районе?

– Да, сэр, в «Голливудских лужайках».

– Тогда какого черта у тебя права нью-йоркские?

Он что, издевается?

– Я здесь временно.

– Бродяга?

Сам он бродяга!

– Нет, сэр. Я писатель.

Он сглатывает. Все ясно: тоже актер. У Келвина становится точно такой же взгляд, когда в магазин заходит кто-то, способный предложить ему роль.

– На телевидении или типа того?

– Нет, пока сам по себе.

Резко отворачивается. Я делаю шаг навстречу.

– Офицер, так в чем все-таки дело?

– Куда? Кто разрешал двигаться?