Новая Ты

Лав права: Моника, похоже, самая расслабленная телочка на побережье – да что уж там – в мире. Правильно я сделал, что завербовал ее. Она всегда спокойная и невозмутимая. Как верно подметила Лав, можно влепить ей пощечину – она все равно не перестанет улыбаться. Роман с Форти у них закрутился легко и непринужденно, и мы с Лав теперь свободны. Моника – абсолютная посредственность; у нее каштановые волосы, разделенные слева на косой пробор, и длинная, закрывающая пол-лица челка, которую она постоянно поправляет, откидывает, зализывает, заправляет за ухо. Будь моя воля, давно взял бы ножницы и отстриг ее к черту! Терплю: Моника – моя спасительница, укротительница Форти. Он клюнул на нее, на ее невозмутимость и покладистость, и даже пытался нахваливать мне ее готовность к экспериментам в постели, но я сказал, что мне неинтересно слушать про низкую чувствительность ее нервных окончаний. До сих пор пытаюсь забыть его слова на прошлой неделе: «Я могу даже поссать на нее, старик. Прямо на лицо!».

Моника – лютая калифорнийка, будто живьем сошедшая из клипа «Бич бойз». Она постоянно улыбается и заставляет Форти пить кокосовую воду. Днем. Наверное, глухой полночью ее внутренние демоны вырываются наружу, и она одна в ванной в остервенении режет себе вены… Хотя, возможно, я ошибаюсь и есть люди, у которых вообще нет демонов. Моника всегда в одном и том же приподнятом настроении и в отличной форме: не опухает, не блюет, не злится, не капризничает, не жрет буррито вместо суши. Всегда на расслабоне.

Однажды вечером мы плаваем в бассейне на надувных матрасах, потягиваем коктейли и смотрим кино (ну да, такое вот оно, Лето Любви, – будто разворот из модного журнала и мы звезды).

– Точно! – вдруг вскрикивает Лав. – Меня только что осенило: мы – «Друзья». Вы – Моника и Чендлер, мы – Рейчел и Росс.

Моника тут же поддакивает, хотя сама наверняка ни одной серии целиком не смотрела. Форти заявляет, что сестра уже достала его своей болтовней о «Друзьях», а я соскальзываю в воду и вознаграждаю ее за гениальное озарение.

Родители Лав еще в Европе, Майло отчалил к своей Лорелее в Эхо-Парк, Форти нанял замену для Моники, чтобы той не нужно было следить за чужим домом и она могла проводить время с ним. До конца лета осталось всего четыре недели. Мы отдыхаем и наслаждаемся жизнью: летаем на вертолете на острова, на личном самолете – в Вегас, плаваем в бассейне, едим в бассейне. Моника приносит «курогруди» с фермерского рынка. Вот оно, счастье. Я хочу, чтобы оно длилось вечно.

Но чертов Шекспир был прав. В воздухе появилась прохлада – и с каждым днем становится все заметнее. С пляжей схлынули толпы, и идиоты в «Интеллигенции» как один нацепили нелепые шарфы. Это знак. Грядут перемены. Наше райское лето подходит к концу.

Дни становятся короче. Лав кутается в пледы и снова ищет в Интернете «щенков» и «ботинки». Каждый день в «Аллеи» привозят горы коробок с обувью. Они громоздятся на кухне, в спальне, на нашей террасе. Лав распаковывает их, меряет, но не носит, да и настоящих щенков заводить не спешит.

Она говорит, что это ее любимое время года, когда во все музыкальные подборки для «Кладовки» она обязательно включает песню «Boys of Summer». Я пытаюсь доказать ей, что это полный абсурд, ведь в Калифорнии снега, о котором поет Дон Хенли, не бывает. Она смотрит на меня и говорит, что я, похоже, обгорел. В последнее время я все чаще слышу замечания в свой адрес. Отвечаю, что намазался кремом, да и солнце печет не сильно. Между нами появилось какое-то напряжение, которого еще вчера в помине не было. Неужели вместе с летом кончится и любовь…

– Джо, – говорит Лав, – намажься еще.

– Да всё в порядке.

– Нет! – Она закатывает глаза. – Солнце очень яркое.

– Мне не печет.

Не проходит и часа, как я расплачиваюсь за свою глупость. У меня кружится голова, бросает то в жар, то в холод, кожу саднит. Лав не говорит «я тебя предупреждала», лишь скрещивает руки на груди и надвигает на глаза широкополую шляпу. Я перебираюсь в тень, и она бросает мне вслед, что если б я нанес крем, то не обгорел бы. Но ведь я нанес чертов крем! Просто кто-то легкомысленно оставил тюбик на жаре, и он потерял защитные свойства. Не хочу с ней спорить. Это Лето Любви, и нельзя терять надежду на то, что за ним последует Осень Любви, как бы зловеще это ни звучало. Форти дрыхнет в шезлонге. Моника готовится в доме, будто лежание у бассейна требует какой-то подготовки.

– Осторожнее! – прошу я, когда Лав принимается втирать алоэ в мои покрасневшие плечи.

– Прости, – говорит она и касается легче. – Или лучше сам.

Я забираю у нее крем, хотя сам до спины не достану. Тут что ни делай, настоящий ожог быстро не пройдет, придется терпеть. Ложусь на живот, Лав накрывает меня пледом, целует в затылок и говорит, что ей пора переодеваться.

– Переодеваться?

– Да, я еду на встречу.

– По поводу благотворительности?

Ерошит мне волосы.

– По поводу фильма.

– Вашего с Форти? – спрашиваю я.

Не нравится мне все это.