Новая Земля

У Ильи розовато-бледное миловидное лицо с пушком усов, оттопыренные уши, припухлые губы, неразвитыйокруглый подбородок, тонкая шея; если пристальнее присмотреться, можно обнаружить поперечную бороздку на высоком лбу, которая старила это юное лицо, - казалось, что Илья всегда сосредоточенно думал о чем-то очень важном, мудром, но печальном.Глазаусиливалиэтовпечатление: серые, сжелтоватымотливом,будто присы-панные пылистым песком или пеплом; они сиделиглубоковглазницах и, представлялось,жили там отдельно, сами по себе. Лицо улыбалось, а глаза молчали, как бы сомневались: зачем улыбаться?

Мать тревожили странные и непонятные глаза сына: "Как-то нехорошо это", - думала Мария Селивановна. Сейчас она, стоя у газовой плиты и переворачивая скворчащие на сковородке пирожки, тайком наблюдала за сыном. Он по-детски беззаботно напевал какую-то модную мелодию и шаловливо задевал ногой хвост кота Митрофана, дремотно и независимо развалившегося на коврике под столом. "Да нет, такой, как все, - с облегчением подумала мать. - Простой и понятный".

Сын поел и сказал:

- Мерси, мама. - Посмотрел в зеркало - досадливо нахмурился, надел куртку и вышел на лестничную площадку.

- А - шапку, шапку! - побежала за ним мать.

- Недалеко, мам, до школы! Пока! - махнул он рукой, но Мария Селивановна все же бросила ему, сбежавшему на второй этаж, шапку.

"Слава Богу, - подумала она, - всех накормила, всех отправила, все хорошо". И ей казалось, что нет на свете для нее важнее дела, чем всех своих накормить, а потом тайком просить у Бога, чтобы все у них было в жизни хорошо. Она шаркающе прошла в комнату сына и застелила его кровать, расставила по полкам разбросанные на столе книги, кисти, тюбики с краской.

Мать и сын увлекались живописью. Илья уже познал некоторые художнические азы, хорошо владел карандашом и углем, серьезно осваивал масло и акварель, изучал манеры и приемы больших мастеров. А Мария Селивановна, когда-то, еще в ранней молодости, пошла по узкой, без резких поворотов, подъемов или, напротив, спусков тропе народного искусства, которое ученые мужи с высоты своей гордости и надменности снисходительно - все равно надо к чему-то причислить - назвали примитивизмом. Мария Селивановна была полуграмотной, недавно вышла на пенсию, специальных книг не читала, но слыла прекрасной мастерицей по писанию на картоне маслом и по лепке глиняных фигурок. Как-то легко, весело выпархивал из ее сердца образ, и соседки, любуясь ее картинками, прицокивали и покачивали головой:

- Умница, Мария!

Только семейные да соседи и видели работы Марии Селивановны. Ни о каких выставках не думала она; складывала картонки в чулане на даче. Пылились они, слипались, запаутинивались, и Мария Селивановна о них забывала. Иногда вспоминала и украдкой - супруг не позволял, потому что ценил и уважал труд жены, - десяток-другой выбрасывала в канаву за огородом. Кто-нибудь из дачников подбирал уцелевшие от дождя и солнца картины, дивился пестрому, красноглазому петуху или плывущим по лазурному озеру лебедям, - брал наивную, но красивую картину себе. Мария Селивановнанемогла понять, зачем пишет. Иногда сердилась на себя: "Зачем глупостями заниматься!" Однако наплывал образ, что-то начинало светиться в душе, и не было сил не взять кисть.

Она убралась в комнате сына и присела с картонкой у окна. Стала писать желтыми и золотистыми красками. Привиделось что-то светлое, яркое, но не разобрала - то ли солнце, то ли лицо. Долго писала, а потом вскрикнула:

- А ведь на Илью похоже! Вот так-так!

Неспроста, поняла, ее сын получился таким солнечным, светлым - хотела ему счастья. Но вздрогнула в сердце тревога: "Как пойдет его жизнь, убережется ли от бед?"

2

А сын выбежална улицу - в его лицо бросился морозный, крепкий воздух. Иркутск был еще темным, ночным, но из окон ярко сыпался свет пробуждения, начала рабочей круговерти. Илья бодро шагал по скрипучему синеватому снегу, зачем-то подпрыгнул к низко склоненной тополиной ветке - повалился на землю и шапку пушистый, недавно вьюживший снег. Внимательно смотрел, как падали снежинки; подумал, что надо запомнить нежно затрепетавшую светотень. Завернул за угол пятиэтажки и увидел яркую белую звезду, - остановился и пожалел, что не может рисовать или писать немедленно. Солнце уже прыснуло на ангарские сопки красноватые лучи; Илья шел не спеша, оборачивался на звезду и ощущал в себе молодые свежие силы.

Пошел другой дорогой, той, которая дольше вела к школе. Он не совсем ясно понимал, чего ему сейчас хочется. Может быть, вот так долго брести, поскрипывая снегом. Может, всей грудью вдыхать морозный воздух января. Он решил не появляться на первый урок, а пройтись по городу, по сосновому заснеженному лесу, который венчал улицу густой зеленой шапкой.