Новая журналистика и Антология новой журналистики

— Слушай, Ральф. Хватит дурака валять. Ты же ему подарил ужасный рисунок. Лицо монстра. Это вывело его из себя. — Я пожал плечами. — Как по-твоему — какого черта мы так быстро ушли из ресторана?

— Я думал, это из-за «Мейса».

— А при чем тут «Мейс»?

Он усмехнулся:

— Ну ты же прыснул им в официанта, не помнишь?

— Черт, это ерунда, — замялся я. — Я промахнулся… а мы все равно ушли.

— Но там все были против нас. Зал наполнился газом. Твой брат чихал, а его жена заплакала. У меня два часа была резь в глазах. Даже рисовать не мог, когда мы вернулись в отель.

— Точно. И его жена еще что-то уронила себе на ногу, правда?

— Она была вне себя.

— Да… ладно, о’кей… Будем считать, что на этот раз мы оба виноваты. Но впредь будь осторожнее с моими знакомыми. Не надо их рисовать, а я больше не стану прыскать в них «Мейсом». Будем просто отдыхать под выпивку.

— Хорошо, — согласился он. — Будем как все здесь.

Утро скачек

Утром в субботу, в день Больших скачек, мы позавтракали в летнем кафе под названием «Птомаин Вилледж». Жили мы напротив, через дорогу, в убогом «Пригородном отеле». В отеле имелся буфет, в котором готовили так плохо, что наше терпение наконец лопнуло. У официанток там словно ноги были загипсованы — двигались еле-еле, все время ныли и ругали «черных» на кухне.

Стедману нравился «Птомаин Вилледж», потому что там подавали рыбу и чипсы. Я предпочитал французские тостики — самые настоящие блины, толстые, хорошо прожаренные и затем располосованные каким-то кухонным резаком на мелкие части.

Кроме выпивки и недосыпа в то время нашей единственной настоящей проблемой был доступ в клуб. Наконец мы решили просто пойти и, если будет необходимо, украсть два пропуска, но только не пропустить предстоящее зрелище. В последующие двое суток нам больше не удалось принять хоть одно разумное решение — с момента, когда мы двинули на ипподром, контроль над ситуацией был утерян и оставшееся до конца уикенда время нас носило и бросало по волнам пьяного моря. Мои заметки и воспоминания о самих скачках довольно сумбурны.

Однако сейчас, просматривая записи в большом красном блокноте, я более или менее представляю, что тогда происходило. Сам блокнот сильно помят, некоторые страницы вырваны, другие съежились и покрыты пятнами, видимо от виски, но если взять мои записи в целом, с добавлением вспышек памяти, то получается довольно связная история. Так что читайте.

Расшифровка. Первый день скачек Стедман побаивается пожара

Дождь всю ночь до рассвета. Бессонница. Боже, куда мы попали, сумасшедший дом, вокруг одна грязь… Пьяные в грязи. Блюют, дерутся за место у стойки… Но нет. К полудню выглянуло солнышко, погожий денек, даже без сырости.

Стедман теперь боится пожара. Ему кто-то сказал, что клуб горел два года назад. Не повторится ли? Было бы ужасно. Заперты в пресс-центре. Холокост. Сто тысяч человек рвутся наружу. Пьяные крики среди языков пламени и грязи, носятся обезумевшие лошади. В дыму ничего не видно. Клуб вот-вот обрушится вместе с нами на крыше. Бедняга Ральф близок к помешательству. Лакает виски «Хейг».

В такси по дороге на скачки избегали этих ужасных парковок во дворах перед жилыми домами, по 25 долларов место, у обочины стояли беззубые старики с большими плакатами: «Охраняемая парковка». «Все будет отлично, приятель, не бойся». Взъерошенные волосы на голове, торчат как заросли камыша.

По тротуарам, все в одном направлении, идут к «Черчилль Дауне» люди. Парни тащат сумки-холодильники и одеяла, девушки-хиппи в узких розовых шортах, много темнокожих… черные чуваки в белых фетровых шляпах с полосатыми лентами, копы регулируют движение.

Все забито машинами на несколько кварталов от ипподрома; еле-еле пробираемся сквозь толпу, очень жарко. По пути в пресс-центр, у лифта, уже в клубе, стоит шеренга солдат, все с белыми дубинками. Примерно два взвода, в касках. Мужчина рядом с нами говорит, что ждут губернатора и его компанию. Стедман посматривает на них боязливо: «Зачем им дубинки?»