Новая журналистика и Антология новой журналистики

Когда я вернулся в Кранбрук, солнце уже поднялось. Надвигалась дневная жара. Наверняка у меня в комнате тоже будет душно, но постель манила, и я рухнул в нее, как подкошенный. Но уже в следующую минуту, как мне показалось, услышал:

— Подъем, салага. Некогда разлеживаться.

С трудом разлепив веки, я увидел Харли. Спросонья мне в первый момент померещилось, что за ним стучат копытами и трясут гривами дикие мустанги. Но нет, из-за его плотной фигуры высовывались двое ребятишек.

— Пора вставать.

— Сколько времени?

— Восемь.

— Харли, но я только что уснул. Двух часов не спал.

— Пустая трата времени. Поехали.

— Харли, я был в полиции…

Ребята исчезли, но тотчас вернулись с кофе и булочками.

— Это тебе поможет, — заверил Харли.

— Лучше всего мне помог бы сон.

— Да, и после него ты проснешься с тяжелой головой.

Он повел свой «универсал» мимо зеленых полей. Дети затихли на заднем сиденье рядом с газонокосилкой, которую Сьюэлл у кого-то взял напрокат и теперь вез возвращать. Жара усиливалась, даже продувавший машину ветер не давал прохлады. Харли рассказывал, как трудно ему дался вчерашний матч, какие крутые ему попались блокеры и защитники, как они его донимали, изматывали и унижали. Он явно старался, чтобы я не чувствовал себя одиноким после вчерашнего провала. Потом он помянул Большого Папу-Липскома — вот кто измывался над ним больше всех! Конечно, Лерой Смит, «Мясник» из Грин-Бэй, в удачный день был быстрее и жестче, чем Папа-Липском в день обычный. Но иной раз на Липскома накатывала волна удачи, и тогда он бывал неудержим. Болтал на поле много, орал, что сейчас собирается делать. Самая тяжелая игра против него выпала на долю Харли в кубке профессионалов 1962 года. Он ничего не мог поделать, вышел кто-то еще — тоже никакого сладу. Прикрепили к Папе двоих — и тоже мало толку. Учил Папочку Арт Донован в Балтиморе, где Папа-Липском и играл сначала. На славу выучил.

Я спросил, почему Балтимор уступил такого игрока плимутской «Стали». Харли дернул челюстью и пояснил, что Папа славился заносчивостью и горячностью. Однажды, за год до его продажи «Стали», один из «Кольтов» устроил вечеринку, а Папу не пригласил. Обиженный заявился без приглашения и вышвырнул хозяина в окно. Поднялся большой шум, тем более что пострадавший порвал сухожилие на ноге. Большого Папу поспешили сбыть подальше. Харли говорил о Липскоме, как будто тот сидел на заднем сиденье, но мы оба знали о безвременной кончине грозы футбольных полей от передозировки наркотиков. Я спросил Харли о смерти Папы, но он промолчал. И еще некоторое время рулил молча.

— Я представляю его сидящим в кресле дантиста, — проронил я сонно.

— То есть как? — живо заинтересовался Харли.

— Я где-то читал, что он не мог переносить боль. И к зубному в кресло Папочка усаживался, только если жена садилась к нему на колени и успокаивала при малейшем беспокойстве. Когда я слышу его имя, то всегда представляю, как он сидит в кресле, а дантист пытается залезть к нему в рот, протискиваясь мимо жены. И детский передничек у Папули на груди.

— Не-ет, я его не таким помню. Я вижу его перед собой на поле, рубаха у него выбилась, висит хвостом. И я должен его сдвинуть с места, как бетонную стену. У него вечно были на ногах какие-то странные башмаки из мягкой кожи. Мозоли, что ли, Папу мучили. И еще эта его привычка дурацкая хлопнуть по шлему сбоку, так что казалось, возле уха что-то взорвалось…

Харли помотал головой, как будто у него все еще звенело в ушах.

Но нашлась и у Папы слабинка, которую использовал Детройт. Нравилось ему догнать жертву на виду у публики, картинно снести ее у боковой, вне толпы, вне свалки, чтобы все видели, какой он молодец. Он воображал, что только за этим народ на стадион и ходит. Липском браво вздергивал упавшего на ноги и по-отечески поддавал ему ладошкой под зад. Приманкой служил Харли, имитировавший прорыв по краю и отсасывавший Папочку, в то время как Пьетросанте рвал к седьмой дыре с мячом. Конечно, если б Липском на этот финт не клюнул, плохо пришлось бы Пьетросанте, но поначалу прием срабатывал, и Липском, распустив хвост всегда выбивавшейся наружу рубахи, бросался за Харли.

— Да, бывали и у него дурные дни, — сказал Харли, глянув на меня.

— Как у меня? — ухмыльнулся я.

— Как у тебя. Каждый ведь знает, что против него крутые ребята, не вчера родились, и каждый ломает над этим голову, ломает голову над каждым движением. И все равно тянет на поле! — Он хлопнул ладонью по баранке. — Коль рванул — газуй на всю железку, чем ты быстрее, тем безопаснее. Это как в дорожном столкновении: у кого больше скорость, того труп целее останется. Ну, не одна только голая скорость, конечно. Еще сосредоточенность и напряженность.

— М-да, — сонно отозвался я.

— Надо собраться в комок, не то при столкновении разнесут. Это ведь не бег трусцой для сгонки веса.

— М-да… разнесут. Наверное, когда скачешь на мустангах, правила приблизительно такие же?

— Вот-вот, сам почувствуешь, — кивнул Харли.

— Он к нам приедет, па? — спросил сзади кто-то из ребятишек. — На лошадках кататься?

— А как же…