Новая журналистика и Антология новой журналистики

День 11 января в Южной Калифорнии выдался теплым и солнечным. В дымке тихоокеанского горизонта видна Каталина; воздух пропитывает аромат цветущих деревьев; сложный, блеклый, холодный Восток далеко-далеко; прошлое — еще дальше. В Голливуде какая-то женщина ночует на капоте своего автомобиля, чтобы помешать судебным исполнителям конфисковать его за долги. Семидесятилетний пенсионер на первой скорости проводит свой «универсал» мимо трех игорных салонов в Гарденс и разряжает в их витрины магазины трех своих пистолетов и винтовки двенадцатого калибра, ранив двадцать девять человек. «Многие девицы идут на панель, чтобы добыть деньги и спустить их в карты», — объясняет он в записке. Миссис Ник Адамс в «Ле-кран шоу» сообщает, что «не удивлена планами мужа подать на развод», а дальше к северу шестнадцатилетний подросток прыгает в воду с моста Голден Гейт, но остается в живых.

В суде округа Сан-Бернардино в этот день начался процесс Люсиль Миллер. Жаждущих попасть в зал оказалось так много, что толпа снесла двери суда. После этого первым сорока трем зрителям выдали идентификационные карточки. Очередь начала расти с шести утра, а девицы из колледжа ночевали у входа, хрустя крекерами и бескалорийными галетами.

Но суд до самого вечера занимался подбором присяжных, и не только в первый день. Процесс приобрел сенсационный характер еще раньше. Он начался в первых числах декабря и был тут же прерван, так как в день его открытия санбернардинская «Сан-Телеграм» опубликовала скандальный репортаж, процитировав помощника прокурора Дона Тернера, который якобы сказал: «Мы расследуем обстоятельства смерти миссис Хэйтон». Правда, в статье не сообщалось о подозрительных обстоятельствах — барбитуратах, обнаруженных в крови покойной, о беспорядке в ее спальне и о том, как странно женщина выглядела, когда ее обнаружили мертвой. Однако все это имело место, так почему же шериф не заинтересовался этим делом? «Кто-то не хотел раскачивать лодку, — комментировал позже Тернер. — Влиятельная публика замешана».

Процесс прекратили. Почти одновременно Артвелл Хэйтон устроил в своем офисе пресс-конференцию. В 11 утра в воскресенье там собрались репортеры, телеоператоры, сверкали фотовспышки.

— Как вы, без сомнения, знаете, господа, — начал мистер Хэйтон, подпустив в тон иронического благодушия, — случается иной раз, что пациентки влюбляются в докторов, а клиентки — в адвокатов. Но это вовсе не означает, что врачи или адвокаты отвечают им взаимностью.

— Вы отрицаете, что имели связь с миссис Миллер?

— Я заявляю, что не имел никаких романов с кем бы то ни было.

И он упрямо придерживался этой позиции в течение последующих утомительных недель.

Толпа, жужжавшая под пыльными пальмами перед подъездом суда, стянулась посмотреть на Хэйтона, а заодно и кинуть взгляд на Люсиль, на пороге своего тридцатипятилетия выглядевшую весьма привлекательно, побледневшую в отсутствии солнца. Черты лица ее заострились, в характере появилась мелочная педантичность. Несмотря на советы адвоката, Люсиль появлялась в зале суда с высокой копной опрысканных лаком волос. «Лучше бы они покаянными прядями свисали на плечи, так поди ж ты, уговори ее… — вздыхал ее защитник — Эдвард П. Фоли, низенький ирландский католик, раз-другой уронивший слезу в ходе процесса. — Она чрезвычайной честности женщина, но что касается наружности, эта честность работает против нее».

В отношении наружности Люсиль Миллер наблюдались изменения. В зале суда она появилась в свободном одеянии, так как медицинское освидетельствование 18 декабря показало, что подсудимая на четвертом месяце беременности. Это заставило суд проявить еще большую тщательность в подборе присяжных. Ведь Тернер требовал смертной казни. «Весьма прискорбно, но это так», — говорил он каждому присяжному, имея в виду беременность. Наконец состав жюри присяжных определился: семь женщин, младшей сорок один год, все из того слоя общества, от которого так стремилась оторваться Люсиль Миллер: домохозяйки, швея, заведующая продуктовым складом, клерк-регистратор.

Грех гордыни усугублял то, за что она села на скамью подсудимых, еще больше, чем супружеская измена. И для защиты, и для обвинения Люсиль Миллер была заблудшей душою, женщиной, которая возжелала слишком многого. Но обвинение видело в ней не просто женщину, которая хотела иметь новый дом, заводить новых друзей и постоянно принимать гостей, транжиру, которая безрассудно наговаривала по телефону на сумму 1152 доллара за десять месяцев, но женщину, способную убить мужа ради 80-тысячной страховки, вдобавок представив смерть его результатом несчастного случая, чтобы получить дополнительные 40 тысяч. Тернер видел в Люсиль женщину, которая не просто желала получить свободу и полагающуюся ей компенсацию (защита признала, что это она могла получить, если бы не отказалась от развода), а преступницу, пожелавшую заграбастать всё, манипулировавшую людьми, использовавшую их в своих корыстных целях.