Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 2

Благоприятную почву нашла для себе погромная агитация во Франкфурте-на-Майне, где тогда еще кипела борьба между бюрге­рами и евреями из-за вопроса о равноправии (дальше, § 3). Началось с того, что в еврейских домах разбивали окна и евреев прогоняли с мест публичных гуляний, но затем дошло до вторжения буйной тол­пы приказчиков и мастеровых в дома и лавки гетто (10 авг.). Места­ми стреляли, и были раненые с обеих сторон, так как евреи защища­лись с оружием в руках. Особенно ожесточенно громили дом банки­ра Ротшильда. Многие евреи покинули Франкфурт. Готовился уехать и Амшель Ротшильд, сын основателя того быстро разветвившегося по всей Европе банкирского дома, который держал в финансовой зависимости от себя не одну королевскую династию. Всполошились франкфуртские власти, особенно руководители германского союз­ного сейма — Бундестага, собиравшегося в вольном городе на Майне. Экстренно созванное совещание Бундестага, имевшего фи­нансовые сношения с Ротшильдом, решило водворить порядок вооруженной силой, и волнение улеглось. Исполнил обряд громления и вольный город Гамбург, также храбро отвоевавший у евреев их прежнее кратковременное равноправие. Гамбуржцы в установленные дни (21—24 августа) били стекла, оскорбляли встречных евреев, выгоняли их из публичных зданий. Когда евреи пытались защищаться, сенат строго приказал им «избегать поводов к столкновениям». Слабее всего погромная агитация отразилась в Пруссии (были демонстрации в Дюссельдорфе, Данциге и др.). Здесь правительство монополизировало реакцию и само энергично осуществляло юдофобскую программу; толпе не было надобности прибегать к уличным погромам там, где власти усердно упражнялись в погромах законодательных.

Погромное движение окрылило юдофобскую литературу: она заговорила буйным языком улицы. В конце 1819 г. появился памфлет «Judenspiegel» («Еврейское зеркало») какого-то «дворянина» Гундт-Радовского — открытый призыв к разбою. Автор предлагал следующие способы борьбы с еврейством: продать как можно больше евреев англичанам, которые заменят ими негров на работах в своих заморских плантациях; затем оставшихся мужчин оскопить, дабы не размножался род сей, а женщин отдать в публичные дома; наконец, можно очистить от них Германию путем погромов и поголовных изгнаний, «как это сделали фараон и граждане Мейнингена, Вюрцбурга и Франкфурта». Памфлет Гундта был так отвратителен, что даже прусское правительство распорядилось конфисковать его. Это, конечно, не помешало распространению книжки и подобных ей творений, разжигавших низменные страсти толпы. Юдофобия так вошла в моду, что немецкий переводчик «Еврейских мелодий» Байрона, пастор Теремин (1820), счел нужным сделать в своем предисловии оговорку: «Надеюсь, что этим переводом я не совершаю ничего нехристианского и что меня не заподозрят в каком бы то ни было сочувствии к евреям». Так одичала немецкая мысль того времени: христианское непременно ассоциировалось с антиеврейским... Автор одной книжки, прославлявшей подвиги студента Занда, говорит о действенной христианской ненависти (christlicher Hass) к евреям, уготовляющей для них «день суда».

События 1819 года застали врасплох еврейскую интеллигенцию, не ожидавшую такого быстрого перехода от юдофобского слова к делу. Старый Давид Фридлендер откликнулся только на «Преследо­вание евреев писателями XIX века» (название его брошюрки, изданной в 1820 г.), а не на уличные расправы. Он вздыхал о минувших временах либерализма, но не мог указать выход из создавшегося положения. Бывшие героини еврейских салонов, Генриета Герц и Рахиль Варнгаген, незадолго до погрома завершили свое отчуждение от еврейства формальным приобщением к церкви. Страдания покинутого народа могли только вызвать в их душе болезненное ощущение, которое они заглушали в себе иллюзией, что погромы «не дело народа (немецкого): его только научили кричать «геп-геп» профессора Фрис и Рюс и высокопоставленные лица с предрассудками» (из письма Рахили). Был человек, который тогда должен был поднять свой мощный голос против рыцарей «христианского тевтонства», но в тот момент этот человек — выходец из Франкфуртского гетто, Людвиг Берне — уже не мог говорить как еврей от имени своего народа, ибо за год до погромов он перешел в христианство, чтобы развязать себе руки в общей борьбе за политическую свободу. Не еврейские ноты звучали в голосе пламенного трибуна в год германского позора и еврейского мученичества, а общенемецкий революционный протест (см. дальше, § 14). Однако не бесследно прошли события черного года для еврейского самосознания. Раздумье охватило более чуткие умы. Многие, стоявшие на пути к уходу от еврейства, полуотчужденные от него чарами немецкой культуры, остановились. Явилось стремление к познанию исторического еврейства, к возрождению современного. Результаты этого процесса мы увидим в умственных движениях той эпохи.

§ 3. Франкфуртская распря; неволя в «вольных городах»