Новейшая оптография и призрак Ухокусай

– В то время как Ухокусай тихо сидел в ящике стола рядом с Нышком? – догадался Сударый. – Это его я разглядел через духовиды, но решил, что вижу твоего любимца. Так, значит, сударь, – обратился он к предметному призраку, – вы не желаете быть запечатанным в этой ловушке? Но каким еще образом можем мы обеспечить свою безопасность?

– Здесь уже почти некому меня бояться, – промолвил Ухокусай; вновь затрепетало пламя у него внутри. – Одно и то же ухо дважды кусать нельзя. Правда, остаетесь еще вы, господин молодой мастер оптографии. Признаюсь, что я не удержался и укусил вас во сне один раз, но это нельзя засчитывать, ухо нужно кусать только у бодрствующего разумного. Так что вы еще ни разу не укушены, если судить по правилам… Но я могу дать слово, что больше не укушу ни одного уха в этом доме.

– Для вас это как будто игра, – сказал Сударый. – А не могли бы вы, сударь, дать слово, что вообще больше не укусите ни одного уха?

Пламя в фонаре на миг угасло, а в воздухе разлился странный звенящий звук, должно быть, изображавший тяжкий вздох.

– Я очень сожалею, господин молодой мастер оптографии, но такого слова я дать не могу. Потому что уши – это совсем не игра. Это моя злая карма.

– Не понимаю вас.

– Я – лишенный формы. Князь Мертвых проклял меня, и я лишился формы. Я закончил старую жизнь и начал новую, но карма моя бесповоротно очернена проклятием. Я обречен кусать уши. Я не могу их не кусать. – Помедлив, он добавил: – Очень сожалею.

– Но какой смысл в таком проклятии?

– Выражение злобы, – ответил Ухокусай. – Стремление унизить, отдалить следующее перерождение и сделать его крайне незавидным. – Он помолчал и спросил: – Могу ли я узнать ваше решение, господин?

– Ты имеешь в виду – сажать ли тебя в бутылку? Я еще не решил. – Краем глаза Сударый заметил, как недоуменно воззрились на него Персефоний с Переплетом, но благодарный взгляд Вереды поддержал его. – Отчего вы так боитесь бутылки, сударь?

– Прошу прощения, но мне кажется, вам удобнее обращаться ко мне на ты и называть Ухокусаем, – вежливо прогудел украшенный пионами фонарь. – Мне кажется, так будет правильнее. Что же касается ловушки, то пребывание в ней поистине ужасно. В бутыли я не могу принять никакую форму, я становлюсь ничем. Мне не хватает высот духа, чтобы достойно переносить это ужасное подобие небытия. Я сознаю, что слабость и только слабость заставляет меня сдаться на вашу милость, и это наполняет меня стыдом, но то, что ожидает меня в бутыли, гораздо хуже. Там я не могу даже стыдиться.

– Многие духи не раз и не два проходили через такие ловушки, а некоторые джинны даже с удовольствием соглашаются посидеть в них несколько десятков лет, – заметил Персефоний.

– Наверное, – согласился Ухокусай. – Ведь у них есть форма. Их сущность не страдает от заточения. Но для меня это хуже позора и бесчестия, потому что небытие не позволяет даже страдать. Карма застывает, как лед, и останавливается колесо судьбы, будущее исчезает, прошлое теряет смысл. Это ужасно. Даже позор может вынести тот, кто знает, что в будущем его ждет искупление. Но когда нет ничего… – Призрачный голос дрогнул.

– Что ж, мне очень не хотелось бы подвергать вас… тебя страданиям, – сказал Сударый. – Но какой еще способ сможет обезопасить нас и не только нас, но всех вокруг? Я немного знаком с теорией кармы и догадываюсь, как серьезно ты к ней относишься, но то, что ты вытворяешь, это же сущая дикость!

Свет за пионами опять затрепетал тускло-тускло.

– Мне очень стыдно, – приглушенно прозвучало из фонаря.

– Еще хорошо, что твои выходки никому не стоили жизни, – прибавил Сударый, в задумчивости потирая подбородок.

Глава 8, в которой история безумного брадобрея опять предстает в новом свете, де Косье строит козни, а Сватов встречает гостя

Охотничий азарт его совершенно покинул. Он допускал, что Ухокусай может его обманывать, тем более неживой голос обладал интонациями слишком непривычными, чтобы можно было с уверенностью почувствовать фальшь, и не было у фонаря глаз, в которых можно уловить лукавую искру. Но сказанные необыкновенным призраком слова о небытии ужаснули его. Любую душу на свете ожидает какая-то судьба, эта мысль лежит в основе не только всякой личности, но и всего общественного устройства; предположение о небытии настолько противоестественно, что не может не вызвать слепого, глубинного ужаса.

Между тем Ухокусай отозвался на его замечание, и весьма неожиданным образом.

– Да, это хорошо, хотя, признаться, я был бы счастлив, если бы проклятие Князя Мертвых заставляло меня убивать. Убийства быстро бы отяготили мою карму настолько, чтобы сделать бессмысленным мое дальнейшее существование, и я бы переродился. Пускай даже в самом низшем ранге, но передо мной лежал бы путь очищения. Однако Князь Мертвых не оставил мне и такой надежды…

– И что же с тобой делать? От ушей ты отказаться не можешь, а я не могу позволить тебе продолжать безобразничать.