Новейшая оптография и призрак Ухокусай

Первым опомнился Сударый. Как ни в чем не бывало он убрал бутыль на полку, фонарь переставил на пол и сказал:

– Добрый день, рады приветствовать вас. Проходите.

– Мне бы… Здравствуйте! Я бы вот… – Вошедший человек то и дело поглядывал на фонарь, словно ожидал, что сейчас все опять начнут рассматривать его, а про посетителя забудут. – Или, может, я не вовремя?

– Ну что вы, милостивый государь! Вот вешалка, раздевайтесь, присаживайтесь. Вереда, запиши посетителя. Итак, вы хотите заказать портрет?

Деловой голос Сударого заставил всех вернуться к реальности. Совместно с Вередой они выяснили пожелания клиента – а это оказалось нелегкой задачей, потому что у самого клиента никаких пожеланий не было, а только у его жены, потому что сам-то он разумный занятой, ему не до баловства всякого, да только вот жена… ей, видите ли, всенепременно восхотелось, ну так отчего бы не побаловать женщину на именины, только чтобы не хуже, чем у таких-то… В то, что ни Сударый, ни Вереда понятия не имели, чем отличался снимок «таких-то», посетитель, кажется, так и не поверил. На вопрос, когда этот образцовый снимок был сделан, он ответил неопределенно, так что потребовалось долго просматривать записи, чтобы установить наконец, что «такие-то» оптографировались вовсе не у Сударого, а у де Косье…

В общем, в тихое ателье вдруг ворвались будни оптографии, разрушив атмосферу жутковатой тайны. И даже могло показаться, что все это привиделось: и охота на предметного призрака, и его неживой, но вместе с тем завораживающий голос, и сам долгий рассказ. А что фонарь стоит восточный в углу – ну мало ли… стоит себе и стоит.

Но когда посетитель ушел, записавшись на сеанс, рабочее настроение тотчас раскололось под напором напряженной тишины, и фонарь опять оказался в центре внимания.

– Так что же нам с тобою делать? – спросил Сударый, возвращая фонарь на стол.

Тот по устройству своему был предназначен для того, чтобы стоять на полу, но, поднявшись до уровня глаз, словно становился полноправным собеседником.

– Я полностью отдаю себя в ваши руки, – последовал смиренный ответ.

– И все же я хочу знать, как сам ты видишь свое будущее.

– Очень-очень печальным. Я вижу только три пути. Два меня страшат, а третий недостижим.

– Расскажи о них.

– Я могу продолжать свое нынешнее существование, позорное и безнадежное, надеясь только, что когда-нибудь мне удастся снять проклятие Князя Мертвых. Это первый путь. Второй проще – я могу умереть. Правда, не сам – для этого мне понадобится помощь разумного. К примеру, ваша. Это очень привлекательный путь, но я слабодушно боюсь его, потому что меня не оставляет надежда на осуществление первого – что, если, думается мне, все же удастся еще в этом бытии очистить карму? И я колеблюсь.

– Каков же третий?

– Самый прекрасный и несбыточный. О нем бы стоило забыть совсем, но мечты утешают меня в скорби. Третий путь – это найти некую совершенную форму, в которой я мог бы провести остаток своей жизни простым полезным предметом, ни во что уже не превращаясь, независимо от чьего-либо желания.

– Почему ты думаешь, что это неосуществимо? Ты перебывал, наверное, тысячами разных вещей – неужели ни одна тебе не понравилась?

– Напротив, господин молодой мастер оптографии, я каждой из этих тысяч вещей безумно завидовал, и мне было горько терять каждую из моих форм. Но на этом пути мне тоже нужна помощь разумного. Если кто-то увидит во мне некую вещь и скажет: «Вот лучшее, на что ты способен», если поверит в это и не захочет, чтобы я становился чем-нибудь другим, я до скончания нынешнего бытия останусь этой вещью, и польза, которую принесу, послужит очищению кармы. И следующее воплощение будет не таким ничтожным, как то, какое ожидает меня, умри я сейчас.

– То есть если я сделаю за тебя выбор…

– Я буду бесконечно счастлив. Однако не смею просить вас, господин молодой мастер оптографии, не смею подталкивать вас к решению, ибо этот путь самый невозможный.

– Да почему же? Что мне помешает вообразить тебя чем-нибудь определенным?

– Не берусь судить.

Сударый задумался. Сомнения Ухокусая казались ему неубедительными.

– Не понимаю, что тут сложного, – словно отозвался на его мысли Персефоний. – Взять хоть этот же фонарь! Чем не хорош? Красив, полезен, правда, неуместен в современном интерьере, но ведь можно подыскать ему подходящую обстановку…

– Да, это уж лучше, чем бритвой в кармане сумасшедшего быть, – согласился Переплет.

– Чем же лучше? – удивил его вопросом Ухокусай. – Бритва – такой же предмет, как фонарь, иногда нужный, иногда нет. Ужасно было принадлежать безумцу… но не быть бритвой.

– Ну уж, во всяком случае, фонарь ничуть не хуже всего другого, – стоял на своем домовой.

– Однако и не лучше, – раздался голос Вереды.

– Вы правильно понимаете, госпожа студентка, – прогудел Ухокусай.

Сударый вздохнул. Загадка предметного призрака оказалась сложнее и многограннее, чем он ожидал.