Новелла ГДР. 70-е годы

Одеяла и посуда были собственностью пароходства; о черенке для лопаты никто и не вспомнил.

Перевод Е. Шлоссер.

МАНФРЕД ЕНДРИШИК Лето с Вандой

© Mitteldeutscher Verlag, Halle (Saale), 1976.

Прямо с холма я увидел церковь. За ней, словно на параде, выстроились комбайны и трактора, вверх по склону тянулись домики с высокими желто-серыми заборами, еще дальше, в полях, терялись обсаженные тополями дороги. В дымке, круто вздымавшейся к небу, галечная насыпь походила на пирамиду.

Автобус загромыхал вниз по склону, и я стал собирать свои книги и таблицы, которые, как и всегда, только напрасно распаковывал, а потом потащился с чемоданом, к выходу. Позади щита, на котором стояло название деревни, я тут же узнал дом Рихарда, хотя видел его всего один раз, да и то зимой. На всякий случай я помахал рукой, но никто не показался.

Автобус покряхтел, преодолевая подъем, и, дернувшись несколько раз, остановился под старой липой, которая, словно в забытой народной песне, возвышалась посреди площади, подчиняя себе все вокруг. Под ее сенью расположились с одной стороны поселковый совет, магазин и школа, с другой — полусонная пивная под названием «Зеленая елочка».

Вышел я один. Странно было, что Рихард меня не встретил; я не двинулся с места, пока не отъехал автобус, и, даже когда он исчез вдали за домами, я все еще стоял неподвижно, будто списанный на берег матрос.

День уже клонился к вечеру, но жара от домов не отступала. Я тащил чемодан, навязанный мне матерью; по всей видимости, он предназначался для кругосветных путешествий, на нем даже были петли для багажных ремней, а это уже кое-что для тех, кто понимает толк в подобных вещах. Мальчишки, ухмыляясь, глазели на меня со своих мотоциклов, и я тут же дал себе зарок никогда больше не поддаваться на материнские уговоры. У меня было ощущение, что я вот-вот грохнусь.

Я позвонил, потом постучал, потом ударил в дверь с размаху. Позвонил еще раз, ударил еще сильнее, но никто мне не открыл.

Вздохнув, я уселся на чемодан и полез в карман за сигаретой, хотя знал наверняка, что при такой жаре сигарета не вызовет ничего, кроме отвращения, затем я еще раз прошелся перед домом, робко выкликая имя Рихарда, — должно быть, со стороны это выглядело смешно. По-прежнему было тихо.

Оглянувшись, я увидел девушку. Облокотившись на забор, она во все глаза смотрела на меня, не отводя взгляда.

— Добрый день, — сказал я и вытер со лба пот.

Помедлив, она кивнула.

— Разве Рихард уехал?

— Нет, — сказала она.

Я подошел поближе к забору и поздоровался еще раз, но она как будто пропустила это мимо ушей.

— Он меня пригласил, — сказал я.

Она не спускала с меня глаз. В ее облике мне постепенно стало мерещиться что-то зловещее. Хриплым голосом я спросил:

— Вы курите? — И тут она наконец улыбнулась.

Неторопливо, несколько раз проведя ладонью по забору, она сказала:

— Он на сенокосе.

— Ясно, — сказал я и вдруг заметил неяркие веснушки у нее на лице.

Она взглянула на мои башмаки, тогда я тоже взглянул на свои башмаки, но не увидел там ничего интересного. Закурив еще одну сигарету, я сказал:

— Значит, он скоро придет.

— Может быть, — ответила она.

— Вы в самом деле не курите? — спросил я.

— Нет, — улыбнулась она, и я почувствовал себя застигнутым врасплох.

— Далеко это? — спросил я.

— Так себе, — ответила она.

— Ну что ж, — сказал я и несколько раз подряд глубоко затянулся.

Спустя какое-то время она спросила:

— Показать вам дорогу?

— Ну… пожалуй, — ответил я и подумал, что такую девушку я ни разу еще не встречал в своей жизни.

Она быстро прошла через соседний палисадник на улицу, и я с трудом нагнал ее, а когда мы проходили мимо парней на мотоциклах, она еще прибавила шагу, и все время, пока мы пересекали площадь со старой липой, она говорила быстро-быстро о том, что в самом деле стоит ужасная жара, так никогда не бывало в конце мая, и что же тогда будет в июле и августе, вот и люпин уже совсем пожелтел, а жена Рихарда уехала в город, последний автобус оттуда, приходит в восемь вечера, и ее угловатые плечи мелькали прямо передо мной. А когда мы миновали деревню, она не произнесла больше ли слова.

За кустами рядом с кучей песка я увидел Рихарда. Как всегда, я узнал его по волосам, они торчали у него над ушами, над висками, подобно болотной осоке, и все потому, что во время работы он то и дело легонько почесывал себе голову. Но таким, как в этот раз, я никогда еще его не видел: с лицом, красным от напряжения — «только не мешайте мне», — он будто хотел проникнуть в сердцевину косилки; возможно, это была та самая машина, о которой он мне писал. Он даже вложил в конверт чертеж конструкции: вот так, мол, он ее усовершенствовал, и что я думаю по этому поводу, когда-нибудь он даже возьмет патент на эту вещицу. Тогда я принял все это за одну из его обычных шуток — он ведь был совсем другим, когда мы вместе работали на трубопрокатном заводе.