Новелла ГДР. 70-е годы

Потом и она погасила свет. Я по-прежнему стоял неподвижно. Я пытался представить себе, как Ванда раздевается там, в темноте, и как она при этом выглядит, но у меня ничего не получалось.

Я нашел на небе Большую Медведицу и Полярную звезду, прямо по диагонали над ней, на расстоянии, равном высоте трапеции, помноженной на пять, не помню только, кто мне это объяснил; Кассиопея сладострастно влеклась по темно-голубому полю… а когда я снова взглянул прямо перед собой, я увидел Ванду. Она стояла у окна уже раздетая и смотрела вдаль, на поля, потом она погладила побеги винограда за окном, несколько раз рассеянно провела рукой по волосам, а потом подняла глаза на меня. Она скрестила руки, прикрыв ими грудь, впрочем, может быть, она меня и не заметила, может, просто ей было холодно.

Я глядел на нее не отрываясь. Она тоже не двигалась. На секунду я бросил взгляд на улицу, где как раз прогромыхала машина, а потом опять взглянул на нее, но ее уже не было. Я постоял еще немного, но она больше не появилась.

На рассвете я проснулся. Мне снилось, будто я стою перед профессором Хольценбринком и абсолютно не представляю себе, как получают каучук. Лицо профессора становилось все больше и больше, оно раскачивалось из стороны в сторону, и изо рта, который с шумом открывался и закрывался, как у фигур на Руммельплатц, падали вниз слова о моей безграничной глупости, эти слова ударяли прямо в меня, они причиняли боль, как будто были сделаны из металла, и, когда я встал с постели, я почувствовал, что спина у меня взмокла от пота.

Я дотащился до сумки и стал с судорожной поспешностью извлекать оттуда таблицы и книги, я листал страницу за страницей и искал как можно более точные процентные числа уксусной кислоты, латекса, воды, натрия и бутадиена, а когда я заметил, что некоторые данные противоречат друг другу, что они вовсе не так уж точны, я уселся на полу, как ребенок, которого обидели, и стал тихо сыпать вокруг себя проклятьями. Потом я начал заучивать все числа подряд, хотя и понимал, насколько это бессмысленно, и еще в постели я бормотал данные S и всех соединений N, а каучуковые штамповки обрушивались на меня во все большем количестве, пока я не оказался совершенно погребенным под ними, штамповки эти превратились в слова, я лежал, заваленный ими, будто в склепе, и знал, что только Карин сможет меня вызволить отсюда, умная, всезнающая Карин, у которой на все имелось волшебное слово и которая обняла бы меня, укрыв своими волосами, и все вокруг превратилось бы в цветущий луг, каучуковые формы стали бы маргаритками, у линии горизонта растущими прямо в небо, и каждая маргаритка превратилась бы в южную звезду.

Как это прекрасно — умываться прямо у колонки. Вода сильной струей бьет в лицо, захлестывает шею, холодными каплями стекает по спине и по груди. Я окатываюсь водой с ног до головы, будто собираюсь стать Нептуном. А может быть, это просто особое чувство чистоты, рождения заново после моей болезни в апреле.

Ванда прошла мимо забора, держа в руке буханку хлеба, она пожелала мне доброго утра и еще прежде, чем я успел произнести в ответ что-либо глубокомысленное — так по крайней мере я намеревался, — исчезла в дверях дома. Спустя несколько минут она появилась снова, держа в правой руке огромные ножницы, и направилась в сад.

Я медленно шел за ней вдоль забора. Умывшись, я повесил полотенце себе на шею, как заправский боксер, и, может быть, именно поэтому чувствовал себя особенно сильным. Тем не менее, когда она обернулась, мы оба взглянули друг на друга слегка испуганно.

— Вот это погода, а? — сказал я.

— Да, — сказала она.

— А ведь обещали дождь.

— Что?

— Обещали дождь.

— Да, — сказала она и улыбнулась, как будто видела меня насквозь.

— Впрочем, завтра пусть льет дождь, — сказал я.

— Почему?

— Завтра у меня экзамен.

— Ах вот как.

— Да, — сказал я.

— М-м-м, — ответила она.

— Но сегодня погода как раз для купанья, точно? — Я положил руку на забор и с силой втянул в себя воздух, как будто приготовился к большому рывку.

— Да, — сказала она.

— В самом деле? — спросил я.

— Если хотите, — сказала она и принялась щелкать своими ножницами.

— А вы пойдете со мной? — спросил я, еще не веря, и сразу понял, как нелепо прозвучал сейчас этот вопрос и каким идиотом я выглядел.

— Если хотите, — повторила она, и ее вежливость, или как там еще это можно было назвать, несколько сбила меня с толку. Она подошла ближе к забору.

— Сейчас?

— Сначала мне надо в школу.

— Вот как.

— Да, — сказала она.

— Меня зовут Ахим, — сказал я.

— Ванда, — ответила Ванда.

Я заметил, что от волнения она слегка косила одним глазом и ее нежные веснушки проступали отчетливее.

Женщина крикнула из окна:

— Ванда, ты не должна мешать молодому человеку.

— Да, мама, — пробормотала она.

— Но она мне вовсе не мешает, — сказал я.

— Принеси мне цветы, Ванда, — сказала женщина и отошла от окна.