Новелла ГДР. 70-е годы

Ванда ехала впереди по вымощенной булыжником дороге, и при каждом толчке ее старый велосипед громыхал так, будто вот-вот собирался развалиться. Она ехала быстро и уверенно, — и по тропинке пологого склона, и по пустынной аллее, обсаженной черешней, и по лесу. Всю дорогу мы молчали. Озеро оказалось на деле небольшим прудом, поросшим камышом и окруженным заболоченными лугами. Тем не менее на другом берегу расположилась группа деревенских парней со своими девушками, их мотоциклы темнели среди берез.

Мы разыскали небольшой участок суши, где тропинка подводила прямо к воде. Пока я снимал с багажника одеяло, мне бросилось в глаза, что парни на том берегу вовсю уставились на нас. Я тут же расправил плечи, чтобы они могли убедиться, какие у меня мускулы. А может, я расправил плечи из-за того, что рядом была Ванда.

Ванда разделась чуть в стороне, на ней был старенький купальный костюм, из которого она уже выросла, резинки на ногах врезались в тело. С каким бы удовольствием я предложил ей тут же снять с себя это барахло, но я не сомневался, что при таком предложении Ванда упадет в обморок.

Она улеглась рядом на одеяле. Лечь она постаралась так, чтобы совсем не коснуться меня. Она повернулась ко мне и взглянула так, будто мы еще никогда не виделись и она только сейчас меня узнала. Потом она смотрела уже в сторону.

— Вы сразу хотите в воду? — спросила она и растерла травинку между пальцами.

— Как ты хочешь, — сказал я.

Она удивленно взглянула на меня. Потом сказала:

— Наверное, все студенты говорят друг другу «ты».

Я кивнул и сказал шутливо:

— Потому что мы все члены Союза свободной немецкой молодежи.

— Я тоже, — сказала Ванда улыбнувшись, и ее судорожно сжатые губы слегка разжались.

Естественно, я приписал это моему не очень явному превосходству — ведь у меня было уже три женщины, в отношении же Ванды я и предположить не мог чего-то такого. К тому же мне польстило то, что она приняла меня всерьез как студента.

Когда мы поплыли к маленькому островку, пробираясь между листьями кувшинок и их травянистыми стеблями, парни на другом берегу тоже бросились в воду; скоро они настигли нас и принялись нырять рядом, проплывая под нами, они окружили нас с дикими криками, и я увидел растерянные, умоляющие глаза Ванды, но не понял заключенной в них мольбы. И вдруг парни разом исчезли.

Брызгаясь и отфыркиваясь, мы поплыли назад к нашим мосткам. Она легла в точности, как и прежде, стараясь, чтобы даже ноги наши никак не касались друг друга. Я хотел было уже продемонстрировать легкую обиду, но вопреки собственной воле пришел к выводу, что и так все очень хорошо. Я вдыхал запах ее кожи, она пахла иначе, чем у других женщин.

— Почему ты так посмотрела на меня?

— Когда?

— Когда подплыли те ребята?

Она помедлила, потом спросила:

— А как я посмотрела?

— Ты же знаешь.

— Нет, я не знаю.

Я закурил сигарету и посмотрел на Ванду сверху вниз, я ощущал свое огромное превосходство, хотя и не знал, почему собственно. Впрочем, это было мне все равно.

Она не выдержала моего взгляда и тут же спросила:

— У нас есть что-нибудь попить?

Она все еще избегала произносить «ты», это меня немножко злило, но я хотел сохранить свое превосходство, и подобная мелочь не должна была выводить меня из себя. Я порылся в дорожной сумке, вытащил оттуда старую пивную бутылку и сказал:

— Вода з сокием.

— Что это такое?

— Клубничный лимонад.

— А язык какой?

— Польский.

Она посмотрела на меня удивленно и недоверчиво:

— Ты знаешь польский?

— Немножко.

— Ты был в Польше?

— В Познани, — солгал я.

— В Познани, — повторила она.

Я поймал себя на том, что изучаю ее, как врач изучает, своего пациента, мне показалось это нехорошо, и я уткнулся лицом в одеяло.

— Там еще остались настоящие извозчики, — сказала она.

— В Познани?

— Да, в Познани.

Она произносила это слово иначе, чем я, как-то больше на польский манер, и я почувствовал себя уличенным в собственной лжи. Я пошарил рукой в поисках спичек.

— Когда ты там была? — спросил я.

— Я никогда там не была.

— И ты говоришь с такой уверенностью?

— Один человек рассказал мне это.

— А если все это сказка?

Она взглянула на меня с негодованием. Мне было невдомек, в какое больное место я сейчас угодил, я не смотрел на нее.

— Тогда это очень красивая сказка, — произнесла она наконец. Она сказала это очень убежденно.

Я следил за полетом двух стрекоз, которые танцевали друг с другом, странно замирая в воздухе, падая и снова взмывая вверх, рывком они сорвались с места и исчезли в камышах.

— Это был мой отец, — сказала она.

— Ты знаешь своего отца?

— Он приезжал сюда три года назад.

Я заметил, что от волнения она снова начала слегка косить и у нее снова проступили веснушки. Ее догадка, будто я знаю про ее отца, была мне неприятна — она снова меня уличила.

— Он хотел повидать мать, — сказала она и посмотрела в небо отсутствующим взглядом.

— А тебя?

— И меня тоже.

— А деревню?

— Может быть.

— У него есть семья?

— Да.

— И у тебя есть братья и сестры?

— Два брата. — Она улыбнулась, не глядя на меня, криво улыбнулась одним только уголком рта. — Сводные братья.

— Тогда ты знаешь Познань лучше, чем я.

— Да, конечно.