Новелла ГДР. 70-е годы

На следующим день мы отправились на дачу к ее дяде, архитектору, который жил в просторном доме, рассчитанном на целую семью. Он очень много говорил, непрерывно двигался, без конца смеялся и умел рассказывать удивительные анекдоты о тех писателях и художниках, для которых он по сходной цене разрабатывал проекты небольших вилл. Он покатал нас по окрестностям на своем старом «мерседесе», он досконально знал все о разбросанных вокруг замках и других постройках, он проектировал стройматериалы будущего, все строго по формулам, и я с большим трудом мог уследить за ходом его рассуждений.

За обедом я, как и дядя, восседал в белоснежной рубашке, это он выработал у меня такую привычку, и тогда мне казалось, будто я нахожусь в каком-то другом мире. Сам я затруднился бы сказать, нравится мне это или нет, так же как и долгие разговоры за чашкой кофе в послеобеденные часы. А по вечерам съезжались гости — архитекторы, фармацевт, преподаватель физики, — и тогда этот самый дядя тут же выдвигал Карин на передний план, а моя тихая ревность росла. Нередко я ловил себя на том, что слежу за Карин, впрочем, ее манера держаться действительно производила впечатление: она улыбалась, живо реагировала на все шутки, на все забавы и в то же время соблюдала известную дистанцию, чувствовалось, что дяде это тоже нравится, и это меня в нем слегка подкупало, хотя в общем он был мне чем-то неприятен.

На четвертый день дядя уехал. На прощанье он произнес небольшую речь, в которой завещал нам не предаваться излишествам и время от времени вспоминать об экзамене; когда он усаживался в свой «мерседес», Карин чмокнула его в обе щеки.

Мы махали руками до тех пор, пока дядин автомобиль не выбрался за ворота. После этого Карин повернулась и посмотрела на меня долгим взглядом. Мы пошли в дом. Было как-то непривычно находиться вдвоем в таком доме, возможно оттого, что я вообще не оставался ни разу вдвоем с женщиной в целом доме, и тут ко мне подступило нечто, похожее на чувство ответственности. Думаю, что и Карин испытала что-то похожее, возможно, она потому и схватила меня за плечо и за руку и повлекла в постель, что ей хотелось от этого чувства избавиться.

Так мы в течение двух недель готовились к экзамену. Я схватил «неуд».

В июле я опять поехал к Рихарду. Как и в тот раз, потный от волнения, я протащился по деревенской улице, теперь, правда, я уже хорошо ориентировался в переулках. Я вошел в сад и поприветствовал Рихарда и его жену, а потом мы уселись на скамеечке на свежем воздухе и выпили пива. Рихард все время что-то рассказывал, а я то и дело исподтишка посматривал на соседний дом, просто из чистого любопытства, говорил я сам себе, ведь все это меня уже совершенно не интересует, к такому выводу я пришел во время многочасовой тряски в автобусе. Когда одно из окошек в доме отворилось, я тут же уставился туда — это была мать Ванды.

Я обернулся к Рихарду, ожидая продолжения разговора, но он сказал обиженно:

— Ванда уехала к тетке.

— Вот как, — обронил я вскользь.

— Вот так, — сказал он язвительно.

— Ну что ж, — сказал я.

Вскоре Рихард опять рассказывал о своем: он всегда мечтал обслуживать круговую автоматическую доилку, и временная неудача с косилкой не должна помешать ему идти по этому пути, так же как и эти кормовые конвейеры, их он уже достаточно видел на своем веку, или там полуавтоматические колосники, и чем больше он обо всем этом рассказывал, тем меньше я понимал его слова.

А когда он скрылся в доме, до меня дошло, что все это время я попросту его не слушал и думал только о Ванде. Одиночество и ярость охватили меня с такой силой, что я остался сидеть на скамейке, ничего не сознавая. Я попытался думать о Карин, но и это не помогло.

Через два дня неожиданно появилась Ванда. Она бежала ко мне по саду, будто мы расстались только вчера, она улыбалась, скороговоркой рассказывая что-то о городе, в котором жила ее тетка, и только через какое-то время, когда я не нашелся, что ей ответить, она удивленно посмотрела на меня, и веснушки заискрились у нее на лице.

— Я ждал тебя, — сказал я.

Сначала она ничего не ответила, потом кивнула.

— Может, сходим к крепости, — предложил я.

— Да, может быть, — сказала она.

— Мне бы этого очень хотелось, — сказал я и провел рукой по забору.

— Да, конечно, — сказала она.

После обеда мы направились к холмам, заросшим акацией, которые здесь почему-то назывались горами. Когда мы вышли из черешневой аллеи и побрели по разбитым полевым дорогам, я нащупал ее руку и тут же почувствовал, что она хочет вырваться, правда, она оставила свою руку в моей, и только на следующем повороте, когда нам надо было обходить большую выбоину, она вырвалась и быстро пошла вперед. Она молчала всю дорогу, пока мы не добрались до разрушенной крепостной стены.