Новелла ГДР. 70-е годы

И тут он преградил мне рукой дорогу. Наклонившись ко мне, он спросил:

— Ну и как она — по совести?

— Кто?

— Не строй из себя дурачка, эта полька.

В лицо мне пахнуло теплым пивным перегаром.

— Ах вот оно что, — сказал я.

— Ну скажи, как она в этом деле?

— Великолепно, — сказал я.

Он засмеялся, обернулся и проревел:

— Ну, вы слышали — великолепно!

Лишь посередине танца я заметил, что кто-то заказал песенку о польском городке, польской девушке и еще там было что-то в этом роде, все подпевали, но как обычно, так что мне ничего особенно не бросилось в глаза, и я решил, что все наконец-то утихомирились. В то же время я чувствовал, как у Ванды и у меня вспотели ладони, и взгляды наши, которыми мы обменивались в танце, посерьезнели.

Когда мы уходили с пятачка, Эрих снова преградил нам дорогу, он засмеялся и сказал:

— Это я для тебя заказал. Особо.

— Странные у тебя идеи, — сказал я.

— Ты чего, меня с дерьмом смешать хочешь? — спросил он громко и резко. Все вокруг посмотрели на нас.

— Это почему же? — сказал я.

— А я говорю, что ты меня с дерьмом смешать хочешь, — проревел он. — Является такой неизвестно откуда и строит из себя ученого. Плюет на нас, работяг, скотина.

— Не пори чушь, — огрызнулся я в ответ.

Мне бросилось в глаза, что он отодвинул стул в сторону. Я лишь успел положить очки на стол, и Эрих тут же насел на меня. Первый раз он угодил мне всего лишь в плечо, второй удар пришелся по скуле, тут я ударил в ответ и заметил удивление на его лице. Я сумел еще раз перехватить его выпад и, собрав всю злость, врезал ему пару раз по лицу. И снова я увидел его удивленные глаза, а потом он нанес мне устрашающий удар. Медленно сползая на пол, я подумал, что теперь в глазах Ванды буду героем.

Когда я поднялся, другой тракторист сказал мне:

— Не обращай внимания, Эрих всегда лезет в драку, как напьется.

У меня между тем так ныло тело, что я все же «обращал внимание» и проклинал этот клуб, и всю эту чертову деревню, и вообще весь свет, а Ванда в это время держала меня за плечо, и в глазах ее был страх.

Мы побрели вдоль улицы. Музыка с ее ритмичными перепадами звука становилась у нас за спиной все тише, девичий смех в паузах тоже. Вдали слышался собачий лай. Над церковью светила луна.

Мы снова пришли на черешневую аллею. Встали под деревом. Я поймал на себе ее внимательный взгляд, в котором тоже таилась неуверенность.

Я не шевелился, пока она ощупывала мой лоб, скулу, плечо. Кожа на кончиках пальцев у нее была шершавой.

— Это все из-за меня, — сказала она.

— Не говори так, — сказал я и, притянув ее к себе, почувствовал, как напряглась ее грудь. Она опять чуть не укусила меня, целуясь, но, как мне показалось на этот раз, вовсе не от неумелости — в этом была нежность, которая делала меня беспомощным и одновременно сводила с ума.

Я заметил, что уже больше не отдаю себе отчета в своих действиях и руки мои творят что-то, о чем я и сам не догадываюсь. Я ощутил материю ее платья, потом застежку, а потом уже только кожу, гладкую, слегка влажную кожу, и я произносил слова, смысл которых до меня не доходил — ведь на самом деле я хотел ей сказать совсем другие слова, но не умел.

Тут наши тела встретились, и мы тихо рассмеялись — и в одно мгновение ушло все, что нас разделяло, что нас когда-то разделяло, и я держал ее за руки все это время, как будто бы теперь, особенно теперь, я не смел ее отпустить, а мои пальцы скользили по ее коже, как будто они хотели узнать о Ванде все-все, и я отчетливо почувствовал, как мы оба оторвались от земли.

В следующее воскресенье мы опять отправились на озеро.

Мы выискали себе местечко, надежно укрытое камышом, так что мы могли делать там все, что хотели. Когда Ванда разделась и медленно подошла ко мне, переполненная сознанием своей женственности, переполненная настолько, что еще неделю назад мне это показалось бы немыслимым, я сказал:

— Ева.

— Мы что, в раю?

— Возможно.

— Тогда мы должны в нем остаться.

— Разве это так просто? — Я еще не совсем избавился от чувства собственного превосходства.

— Тогда давай мы сами не будем ничего делать сложным, — сказала Ванда.

Меня снова поразило, что она принимает все как само собой разумеющееся и тем самым как будто берет под свою защиту и меня.

Она легла рядом со мной и сказала:

— А может быть, его вообще не существует, рая?

— Существует, если только в это веришь.

— Тогда я хочу верить.

Что-то испугало меня в этой фразе. Что касается Карин, то я знал точно — ее жизнь без меня вряд ли существенно изменится. А как быть с Вандой? Откуда такое доверие? Что это, любовь? Или нечто другое?

— Однажды я была в замке с отцом, — сказала Ванда. — Он поразился, как наш замок похож на тот, что рядом с его деревней.

Я взглянул на Ванду, но она не смотрела на меня.

— Отец сказал: прошедшие века не так уж разнятся, почему же люди теперь так трудно понимают друг друга?

— Ну и как, ты знаешь ответ? — спросил я. Ничего другого в ответ на ее слова я придумать не мог, и это было обидно, все-таки я был на три года старше.

— Нам нужно когда-нибудь съездить в Познань. — Она произнесла это как-то торжественно.