Новелла ГДР. 70-е годы

Тем временем молодой человек, как это может случиться с каждым, состарился. Однако ему еще больше хотелось иметь все самое лучшее, быстроходнейшее, большее, современнейшее, новейшее, его еще больше привлекала молодость. Но глаза когда-то молодой жены его уже не соперничали голубизной с небом, зубы — белизной со снегом, а губы уже не были такими алыми и нежными, как лепестки мака, и он женился на другой, совсем юной девушке, голубоглазой, с белоснежными зубами и губами алыми, как лепестки мака. Но от этого не стал моложе. Более того, врач запретил ему ездить на автомобиле, курить, вкусно есть, много пить, плавать, запретил ласкать юную жену. Его жизнь стала тусклом и безрадостней, хотя у него было два автомобиля, большой дом, плавательный бассейн, дача, юная жена и сказочно много денег. Потом от него ушла молодая жена (голубоглазая, с белоснежными зубами и губами алыми, как лепестки мака). Она встретила молодого человека, у которого не было денег, но который мог ездить на автомобиле, курить, вкусно есть, пить, плавать, мог ласкать ее. И тогда старый художник предался размышлениям. Для этого у него теперь было очень много времени: жены не было, ему запретили ездить на автомобиле, курить, вкусно есть, много пить, плавать, друзья больше не навещали его. Кто бы мог подумать, что у него так мало друзей! Тогда он попытался вспомнить, что же хотел сделать, когда перестанет писать пруд, поросший тростником, заходящее солнце, его золотые блики на водной ряби, рыболова на скалистом берегу, — что же это было? Что? Но сколько ни пытался, не мог вспомнить: забыл, совершенно забыл. Это очень огорчило его, но помочь ему уже никто не мог. Так он и не смог вспомнить картину, на которой люди и звери, растения и камни, море и горы, облака и солнце — вся красота Земли. Одинокий и несчастный жил он в пустом доме: в бассейне плавали лягушки, автомобили ржавели в гараже, на даче у озера хозяйничали мыши. Если он не умер, он и по сей день живет в соседнем городе.

Перевод С. Мурина.

МАРТИН ШТЕФАН Простите, вы тоже поэт?..

© Aufbau-Verlag Berlin und Weimar, 1975.

Руководство издательства в самом деле обо всем позаботилось: командировки были выхлопотаны, приглашения разосланы и дошли до адресатов, провинциалы получили точно составленные карты маршрутов — и все действительно добрались до места назначения.

Семинар должен был длиться три дня. Старый курортный отель, название которого — «Матильденхоф» — внушало некоторую надежду на изысканность, был снят издательством, как уже сказано, на три дня.

От вокзала Вальден должны были ехать автобусом. Прибыв туда во второй половине дня, Зеебальд с радостным облегчением заметил, что галстук не обязателен: на привокзальной площади одиноко стояли несколько мужчин, все молодые — в возрасте, еще позволяющем не отчаиваться. На Зеебальда они произвели впечатление людей умных, но недоверчивых. Так как ни на одном не было галстука, он присоединился к стоящим, набрался мужества и обратился к одному из них:

— Простите, вы тоже поэт?..

Тот неприязненно взглянул на Зеебальда и отвернулся, но он был им, поэтом, — Зеебальд почувствовал это и не отошел.

Наконец явились редакторы, точно отцы или по крайней мере старшие братья, с карманами, битком набитыми наставлениями и указаниями. Они многообещающе острили и улыбались. У редакторов были небольшие дорожные сумки; Зеебальд, да и не только он, радовался, что не взял чемодана. Правда, один — а именно лирик Зименс — был с чемоданом и немножко смущался.

Автобус подошел, все сели, у некоторых вполне счастливый вид.

Не таким уж изысканным оказался этот «Матильденхоф», но все в нем было солидно: приятная температура комнат, посеребренные столовые приборы, меню, написанные от руки, — словом, не так уж и плохо. Вечером, после того, как первые пункты программы семинара — с коньяком и вином, с пирожными, жареной колбасой и едва скрываемым разочарованием — были позади, гости пошли прогуляться в небольшой, уже линяющий лес, который начинался сразу за зданием и постепенно становился все гуще и гуще. На прогулку отправились маленькими группами. Некоторые бродили в одиночестве, и среди сосен и елей то тут, то там вспыхивали их сигареты.

Лирики, не сговариваясь, сошлись на озере, где под луной тихо светилась вода, где шелестел камыш. Сочинительница баллад Цинтия Майер влезла на узкий лодочный мостик и добралась-таки по нему до того места, где доски уже уходили под воду. Ярко светила луна, и Цинтия Майер высмотрела все глаза, ища Чу, лебедя в черную крапинку, но Чу нигде не было видно. Чу, ты спишь?.. Таит тебя где-то сухой камыш… Соленой водою омытый ты спишь… Влажнолапчатый… Чу?.. Лебедь, еще днем, по прибытии гостей, доверчивый и готовый воплотиться в поэзию, теперь не откликнулся вовсе. Сочинительница баллад Цинтия Майер подобрала свое вечернее платье и грустно засеменила по направлению к берегу.