Новелла о конкубине Ориане Тертии

Кутоний был вдвое старше конкубины, красотой мужской не отличался, а фигурой был схож с боровом, и когда на ложе с конкубиной водрузился, убоялась она его веса.

Однако любопытство девичье верх взяло, но прежде, чем позволить господину испить ее самое, как он хотел и обещал, упросила его Ориана оголиться и лежать смирно, дабы она могла рассмотреть вблизи предмет, для любви природой назначенный.

Кутоний разоблачился охотно, но рукой прикрывался и сказал загадочно, что конкубине теперь должно не токмо наблюдать, но и гладить оный предмет, дабы совершал он природные метаморфозы, на кои способен, и доставлял им радости любовные, а для начала сих удовольствий Ориане следует персик ее пушистый показать сначала спереди, а затем и с тыла.

Ориана уговаривать не заставила, одежды сбросила и всю себя показала, а после задом к Кутонию развернулась бойко, на колени стала, спиной прогнулась, и так свою часть договора выполнила.

Кутоний, узрев ровные половины губ внешних и потайных, возрадовался несказанно, сам открылся и для пущей наглядности брюхо свое подобрал, а Ориана, как увидела промежду ног мужа валяние мешковатое, тотчас захихикала и глазами заблестела.

Едва пальчики девичьи коснулись сего предмета робко, будто вытаскивали из воды размякший чернослив, как стал сей фрукт вареный наливаться силой и расти, чем привел неискушенную деву в восторг неописуемый, ибо стал объект огурцом пухлым и крепким, с головой, как вишня налитая.

И так ей устроение сего овоща пришлось по нраву, что стала она с ним играться и разговаривать и запамятовала о самом хозяине, а когда опомнилась, была боровом придавлена, грубым действом потрясена и страх с болью испытала от вторжения твердости упрямой и толкучей, как пестик в ступке.

Простыни от сего деяния кровью девственной окрасились, а наутро Ориана поклялась себе, что за каждую красную слезу, павшую из целомудренного цветка, возьмет она с Кутония плату, да так, что он и сам не поймет.

До Орианы Кутоний держал в домусе Паулину – свободную горожанку из бедных, которая за хозяйством и рабами смотрела. Юркая, как белка, молода, весела, лицом и фигурой пригожа, поспевала она все знать, что в доме делается, и во всем участвовать, но Кутоний из-за скупости своей платил ничтожно, зато в тыл к ней заходил охотно, дабы животом по заду отшлепать оную белку.

Та хоть и млела от любодейства, однако надеялась на прибавки особые, но Кутоний считал, что платить за такое дело грех, потому как дом его не лупанарий,6 а она не блудница, но, как добрая работница, желаниям хозяина послушная, должна и богу, и господину угождать.

С появлением Орианы отчаялась безмерно Паулина – стал Кутоний недоволен ее работой и всерьез обещал выгнать, ибо теперь у него была конкубина, которой платить не надо вовсе.

Вскоре застала их Ориана в позиции жеребца на кобыле, но виду не подала и по-тихому смолчала, посчитав, что раз есть в доме та, которую боров придавливать охотник, то ее, Ориану, оставит в покое.

Лаской Кутоний не отличался, обещания испить ее самое так и не выполнил, а был груб в захвате и скор, как в ночь первую, чем отвращал конкубину от исполнения долга, хоть и безбрачного, но супружеского.

Ориана, улучшив момент, сказала Паулине все, что видела, но не гневалась и предложила о деньгах хозяину не напоминать, работать усердно, как прежде, а плату, вдвое большую, тайно получать от нее, однако за это еще и следить за господином и все Ориане сообщать.

Служанка Паулина была старше конкубины на пяток лет, к овощу и хватке Кутония уже попривыкла, а от натиска борова влажнела скоро и обильно. Рассудив, что надежды ее на особую прибавку исполнились, а рука Орианы даже щедрее, чем у хозяина, согласилась Паулина, не раздумывая, и отныне в упражнениях любовных с Кутонием стала вдвое игривее прежнего.

Сообразив, что внимание господина хозяйку только раздражает, Паулина прелести свои не стеснялась ненароком оголить даже и при ней, дабы борова желанием зажечь, и себе в усладу, и Ориане на радость. Конкубина же молчанием своим Паулину поощряла, а с Кутонием капризничала и причины находила то в хвори, то в усталости – лишь бы он ее не домогался.

Стал Кутоний к конкубине хладеть и сомневаться, нужна ли она в доме, но та к сему исходу готова была, ибо, как полководец мудрый, все предусмотрела и резервы расставила в порядке нужном. Дева сия хотя об императорских искусствах тактик и стратегий не знала, зато одарена была умом сверх меры и в короткий срок премудрости торговой науки стала улавливать, как змея лягушек – то есть в броске и на лету.

Бумаги Кутония просматривала она тайком и со вниманием, а когда в порт за покупками захаживала, то выспрашивала торговцев разных о ценах, маршрутах и сделках малых и больших. Те же, очарованием девы и взглядом ее приголубленные, рассказывали, что можно, а порой и что нельзя, и услуги предлагали, коли на то будет ее желание. Ориана сии нити на клубок мотала и запоминала: какие товары на корабли грузят, какие разгружают, а Паулине наказала слушать со вниманием речи Кутония с дельцами и докладывать ей срочно.