Новелла современной Румынии

Он шагнул к незнакомцу… и хотел было схватить его за рукав, но вдруг остановился как вкопанный, пораженный картиной, которая любого могла обескуражить и лишить энтузиазма: справа от пугала, почти прижавшись головой к его подмышке, стоял низкорослый, сморщенный, безбородый крестьянин неопределенного возраста, с бабьим лицом; всякий раз, как пугало бормотало свою присказку, безбородый, издав глубокий вздох и шмыгнув носом, точно всхлипывая, горестно качал головой с видом человека, убежденного в том, что наступил конец света. При виде его Кирикэ сразу понял, что все слова, объяснения, обещания, какие он собирался дать этим людям, или обязательства, которые он собирался взять на себя, не окажут на них никакого действия. Тогда, измерив обоих почти угрожающим взглядом, означавшим примерно следующее: «Ладно, я покажу вам, причем сам, без всякой помощи, кто в нашей бригаде мошенник и кто честный человек!» — он вихрем помчался в сельский клуб, где находился местный радиоузел.

Кирикэ чувствовал, что единственное, что он может сейчас сделать, — это постараться как можно скорее передать по радио заготовленное им сегодня утром объявление.

В клубе он просидел больше часа: радиостанция, оказывается, была в неисправности, а ответственный за передачи, некто Шолтуз, учитель, вышедший на пенсию «еще во времена Антонеску» (очень бодрый, но страшно надоедливый старичок), спокойно дожидался закрытия почты, чтобы позвать некую Ленуцу — дочь Датку, красавицу девушку, которая, — к сведению Кирикэ, — помимо того, что была невестой одного инженера из совхоза, парня хорошего, но малость чудаковатого… помимо того, что была секретарем местной утемистской[4] организации… а местная утемистская организация «очень сильная», только некому ее «вдохновлять», и виновата в этом партийная организация, которая «очень слаба»… но тут уж ничего не поделаешь; состоит она всего-навсего из пяти человек, а руководит ею секретарь, «выживший из ума, уж лучше о нем и не говорить»… а этот «выживший из ума» не кто иной, как он сам, Шолтуз, только «подвергать себя за это самокритике, честное слово, не к чему»… Но вернемся к дочери Датку: помимо того поразительного факта, что она, живя в деревне, стала чемпионкой страны по метанию копья и соорудила вместе с парнями и девушками стадион, с соломенной крышей над трибуной, помимо того еще более поразительного факта, что она «ходит всю зиму в шароварах, как мы, мужчины», добавил Шолтуз, и тем самым заставила кооператив «Текстиль» привезти в деревню «массу шаровар для девушек» в порядке встречной торговли или, как это у вас там, в торговле, называется… и их мигом расхватали, так что этой зимой уж больше не привозили…» Ну, в общем, несмотря на то, что вокруг Ленуцы Датку творится много странного и непонятного, она девушка «хоть и чудаковатая, но очень хорошая и в этой чертовщине разбирается «лучше самого искусного механика или, как теперь говорят, электрика!»

«Чертовщиной» Шолтуз называл целую горсть всевозможных деталей, вынутых им из внутренностей радиостанции и разложенных на одном конце стола, к которым он время от времени обращался с невинным лукавством: «Ну, кто же вас теперь водворит на место?! Я ведь, сами знаете…»

При всем своем расположении к нему Шолтуз не мог полностью разделять беспокойства Кирикэ: на станции не в первый раз случалась авария, и не в первый раз вместо сообщения по радио по деревне расхаживал барабанщик… Да, впрочем, у них в деревне, будь даже радио в исправности, все равно объявления выкрикивал бы барабанщик.

— Это же его хлеб! Пока он не выйдет на пенсию, не выбросить же его на улицу?! А до пенсии ему еще года три, не меньше… Он уж ни на что не годен! Развалина! И ему и мне на свалку пора…

— Беда в том, — грозно пропыхтел Кирикэ, хотя был твердо уверен, что барабанщик действительно ни на что не годен, — беда в том, что он все из головы выдумывает, не придерживается текста объявления… Цена официальная, твердая, а он призывает людей приходить и «договариваться о цене».

Шолтуз все-таки не понимал, как это парень может так расстраиваться из-за пустяков.

— Каков базар, таковы и цены, а не наоборот, — весело объяснил он Кирикэ. — Ведь известное дело, как на базаре бывает: цена-то, может быть, и без запроса, а торговаться все равно придется…

— Да не я цену устанавливал. Государство! — попытался еще раз убедить его обезоруженный Кирикэ. — Никто не имеет права изменять текст объявления, как ему взбредет в голову!

Внимательно всматриваясь в невинное лицо Шолтуза и решив проверить свои подозрения, он стал его расспрашивать: кто толкнул барабанщика на этот шаг? Не разговаривал ли он с кем-нибудь из бригады? Приходил ли сюда кто-нибудь?

Шолтуз явно не знал, говорил ли барабанщик с кем-нибудь из бригады. Но чтобы доставить гостю удовольствие, он с полной серьезностью стал уверять его, что если даже барабанщик и не говорил ни с кем, то он еще успеет поговорить, ведь «не пришел же конец света».

— Времени… хоть отбавляй! Было бы здоровье…