Новелла современной Румынии

И разговор в соседней комнате переходит в едва уловимый шепот, так что слов уже нельзя разобрать.

Пантелимон больше не колеблется. Он перебрасывает через плечо ремешок сумки. Потихоньку приподнимается в постели. Прислушивается. Ветер с дикой силой стучит о бревенчатые стены избы, словно пригоршни песка, швыряет в окна мерзлый снег. Стекла дребезжат под ударами льдинок. Дрожащая под окном собака жалобно скулит. Пантелимон в отчаянии осматривается вокруг, но ничего не видит, словно он ослеп. Непроглядный мрак окружает его со всех сторон. Слышно, как скрипит и стонет журавль у колодца, — вот-вот переломится.

Посидев так в кромешной тьме, Пантелимон снова почувствовал страшную слабость и обессиленно опустился на кровать.

«Как они хотят это сделать? — спрашивает он себя, думая теперь о себе, словно о ком-то постороннем. — Ножом? Или топором?» И он уже видит себя мертвым посреди дороги, в груди торчит нож, шея посинела, язык вывалился изо рта, страшный и разбухший, как у повешенного. Рядом большой окровавленный блестящий топор. У головы огромная липкая лужа. А на груди — пустая кожаная сумка.

Ему хочется плакать от жалости, нет, не к себе, а к тому, другому, к трупу, который так похож на него и который он отчетливо видит в ночной темноте. Ремешок от кожаной сумки жжет ему плечо; надо бы его снять, но он не может. А ветер мечется за окном как сумасшедший, собака скулит из последних сил, и журавль у колодца гнется со стоном и скрежетом.

А рядом кто-то притаился, шевелится, ждет, подстерегает его, Пантелимона Матаке… ожидает его возвращения из села. Да ведь это начальник заготовительной базы. Он его хвалит: «Браво, товарищ Пантелимон. В этом месяце вы получите премию. Вы заготовили больше всех. Вы достойный человек, Пантелимон Матаке. Ну разве не приятно доставлять людям радость? Не то, что раньше, когда вы, Пантелимон Матаке, были судебным исполнителем и разносили людям повестки в суд и уведомления об описи имущества, добавляя им горя в их и без того горькой жизни…»

А он, Пантелимон Матаке, скромно кивает головой. Он мог бы рассказать, как умеет обращаться с людьми, как справедливо оценивает их скот, как советует одному еще подкормить своего кабана, чтобы получить за него побольше, другому — заключить договор, третьему — сходить на заготовительную базу. Знает он, на что именно нужны людям деньги, какие дыры они хотят заткнуть. Теперь он их друг. Теперь люди не видят в нем барского холуя, как прежде. Но вдруг начальник нахмурился: «Что у вас, товарищ Пантелимон, получилось с Некулаем Тимофти? Почему вы не пошли ночевать к нему? Ведь вы именно так договорились с товарищем Стратулатом. Дело ваше, товарищ Пантелимон. Но тот, кто не смотрит в оба, расплачивается своим кошельком. Кошельком, товарищ Пантелимон. Открывайте же свой портфель. У вас нет денег? Портфель пуст? Все отдали? Ха-ха-ха! А под пиджаком что у вас? Думаете, я не знал, что вы притворялись, будто занимаете деньги в кооперативе, а на самом деле вынимали их из сумки и перекладывали в портфель? Отдайте сумку, товарищ Пантелимон!»

Тут начальник бросается на него. Но оказывается, что это вовсе не начальник, а высокий, дюжий мужик, а позади него стоит худощавая женщина и грозно смотрит из-под насупленных бровей. Пантелимон рванулся, хочет бежать, но не может, ветер воет, собака скулит от холода, и журавль у колодца скрипит, скрипит…

Пантелимон Матаке открыл глаза и некоторое время ничего не может понять. Постепенно он приходит в себя; глаза стали привыкать к слабому мутному свету, проникавшему в окошко. В руке он сжимает сумку с деньгами. Прислушивается. За стеной ничего не слышно.

«Сколько же я спал?» — спрашивает он себя. Но вдруг другая мысль заполнила радостью все его существо. «Теперь утро, и я спасен», — говорит он себе просто и легко, как будто речь идет о какой-то мелочи. Потом он соображает, что еще не совсем рассвело. В свете, проникающем в горницу, едва проступают контуры окна. Это, может быть, даже лунный свет. Все же ветер, кажется, немного стих. Он уже не швыряет в окна пригоршнями мерзлого снега. И собака больше не скулит за стеной.

Ему приходит в голову, что когда он в одном белье, то и сил у него меньше. Одетый человек совсем другое дело.

С величайшей осторожностью, чтобы не услышали хозяева, он спускает с кровати ноги, снимает сумку и кладет ее под подушку. У него теплая фуфайка, которую он надел только по настоянию жены. Он натянул рукава и уже просунул голову, когда заметил, что надевает фуфайку задом наперед. Это вновь его напугало.