Он знал все. Но он не открывал беззастенчиво все, что знал. Беззастенчиво все… Нет, он, как и мы, был немного расчетлив.
Стриндберг в «Легендах» рассказывает, что он пробовал, мучительна ли смерть. Но такую пробу нельзя сделать, играя. Он один из тех, кто «хотел умереть, но не мог».
Он сам нисколько не сомневался в том, что он реалист. Однако, думая так, он в конечном счете был идеалистом.
Любовь — это половое чувство, выраженное поэтически. По крайней мере, не выраженное поэтически половое чувство не заслуживает названия любви.
Единственное общее для всех людей чувство — страх смерти. Не случайно нравственно самоубийство не одобряется.
Майнлендер очень правильно описывает{532}
очарование смерти. В самом деле, если по какому-нибудь случаю мы почувствуем очарование смерти, не легко уйти из ее круга. Больше того, думая о смерти, мы как будто описываем вокруг нее круги.Наследственность, окружение, случайность — вот три вещи, управляющие нашей судьбой. Кто радуется, пусть радуется. Но судить других — самонадеянно.
Кто насмехается над другими, сам боится насмешек других.
Человеческое, слишком человеческое — большей частью нечто животное.
Он был уверен, что может стать негодяем, но не идиотом. Но прошли годы, он не стал негодяем, а стал идиотом.
О греки, поставившие над Юпитером бога мести! Вы знали всё и вся.
Но это в то же время показывает, как медленен наш прогресс, прогресс людей.
Мудрость одного лучше мудрости народа. Если бы только она была проще…
Он был поэт-сатанист{533}
. Но, разумеется, в реальной жизни он только раз на горьком опыте убедился, что значит выйти из зоны безопасности.Больше всего мы гордимся тем, чего у нас нет. Например, Т. владел немецким, но на столе у него всегда лежали только английские книги.
Никто не возражает против низвержения идолов. Вместе с тем никто не возражает и против того, чтобы его самого сделали идолом.
Но превратить кого бы то ни было в настоящего идола никто не может. Разве что судьба.
Особенность людей состоит в том, что мы совершаем ошибки, которых боги не делают.
Нет более мучительного наказания, чем не быть наказанным. Но поручатся ли боги, что ты останешься ненаказанным, это другой вопрос.
У меня нет совести. У меня есть только нервы.
Я был равнодушен к деньгам. Конечно, потому, что на еду их хватало.
И Шекспир, и Гете, и Ли Тай-бо, и Тикама
цу Мондзаэмон погибнут{534}. Но искусство оставит семена в народе. В 1923 году я написал: «Пусть драгоценность разобьется, черепица уцелеет»{535}. В этом своем убеждении я и поныне ничуть не поколебался.Слушайте удары молота. Доколе существует этот ритм, искусство не погибнет. (Первый день первого года Сёва{536}
.)Конечно, я потерпел неудачу. Но то, что создало меня, создаст кого-нибудь другого. Гибель одного дерева частное явление. Пока существует великая земля, хранящая бесчисленные семена в своем лоне.
Из заметок «Тёкодо»
В моем рассказе «Генерал» власти вычеркнули ряд строк. Однако, по сообщениям газет, живущие в нужде инвалиды войны ходят по улицам Токио с плакатами вроде таких: «Мы обмануты командирами, мы — подножка для их превосходительств», «Нам жестоко лгут, призывая не вспоминать старое» и т. п. Вычеркнуть самих инвалидов как таковых властям не под силу.
Кроме того, власти, не думая о будущем, запретили произведения, призывающие не хранить [верность императорской армии]. [Верность], как и любовь, не может зиждиться на лжи. Ложь — это вчерашняя правда, нечто вроде клановых кредиток{537}
, ныне не имеющих хождения. Власти, навязывая ложь, призывают хранить верность. Это все равно что, всучивая клановую кредитку, требовать взамен нее монету.Как наивны власти.
Вершина принципа «искусство выше всего» — творчество Флобера. По его собственным словам, «бог является во всем им созданном, но человеку он свой образ не являет. Отношение художника к своему творчеству должно быть таким же». Вот почему в «Мадам Бовари» хоть и разворачивается микрокосм, но наших чувств он не затрагивает.
Принцип «искусство выше всего», — по крайней мере, в литературном творчестве — этот принцип, несомненно, вызывает лишь зевоту.
Некто скверно одетый носил хорошую шляпу. Многие считали, что ему лучше обойтись без такой шляпы… Но дело в том, что, за исключением шляпы, он не носил ничего хорошего. И вид у него был обшарпанный.
У одного рассказы сентиментальны, у другого драмы интеллектуальны, это то же самое, что случай со шляпой. Если хороша только шляпа, то вместо того, чтобы обходиться без нее, лучше постараться надеть хорошие брюки, пиджак и пальто. Сентиментальным писателям следует не подавлять чувства, а стремиться вдохнуть жизнь в интеллект.