Новеллы

Вот издалека слышится гром; и совсем это не лето разбрасывает свои молнии, не осколки облаков валятся вниз, и не обрушилось небо. Просто это кто-то большой и сильный — он даже палинку пить умеет — хватает маленькую пушку, подкидывает ее кверху, вот пушка и грохочет на ярмарке. Возле них сейчас ярмарка: на улице наставили много-много шатров, кто-то крутит медный цилиндр на огне, и машинка выдувает сахарную вату. Там мама развлекается с электромонтером. И еще там цирк есть, а в нем настоящий лев и борцы…

Звенит будильник. Без пяти десять. Ферике берет ключ от подъезда — теперь нужно выглянуть, понаблюдать за другими привратниками. За полицейским, который в это время всегда выходит в белой рубахе, и за женой Гробека — она, прислонясь к косяку, все вяжет и вяжет крючком. Потом Ферике вслед за другими привратниками тоже запрет дверь. А если придет после этого домой жилец и даст деньги, надо взять их и аккуратно положить на стол, ведь на другой день мама спросит, какой жилец когда домой вернулся.

Одному лишь радуется Ферике, зато очень радуется. Тому, что прошло время долгих дождей, когда улица утопала в грязи. Ведь жильцы — они такие; ужасно грязь любят. Ни за что на свете ноги не вытрут, пускай себе привратница надрывается. Ох и пачкают жильцы лестницу, что толку класть им под ноги скребок, толстую тряпку, ветхий коврик. Нечего, пусть привратница мучается, пусть каждый день все четыре этажа моет.

А сколько Ферике приходилось тренироваться, ноги вытирать!

— Раз, два, — говорила ему мать. — А ну покажи, как ты умеешь!

И Ферике должен был стоять на лестничной клетке и показывать жильцам: «Раз, два, вот как нужно вытирать ноги». Конечно, говорить ничего им нельзя было, только пример подавать: шаркнуть ногой вперед, шаркнуть назад, затем потереть ботинки — с наружной стороны, с внутренней.

Но и летом приходилось внимательно следить, если не за грязью, так за пылью.

В тот момент, когда Ферике закрыл дверь и успел дважды, как полагается, повернуть ключ, постучал господин Середи:

— Открой дверь!

Заплатит жилец или сочтет, что дверь не была еще закрыта, и сразу поднимется наверх?

Господин Середи деньги заплатил, настроение у него было не таким плохим, как обычно, и стал подниматься по лестнице в свою квартиру на четвертый этаж. Только на повороте Ферике заметил, что ботинки у жильца словно сажей покрыты. Сплошная пыль.

Ферике сперва покашлял, потом начал демонстративно очищать свои ботинки о тряпку; но грузный человек, пыхтя, поднимался вверх, потом сказал: «уф!» — и исчез. И всюду, где он прошел, остались следы пыльных ног.

Ребенок с грустью закрыл дверь и принялся вытирать ступеньки. Кто-то заглянул через дверное стекло и с глубоким сожалением, сложив руки, посмотрел на него. Не позвонил, ничего не сказал. Запахнулся в свой плащ и пошел дальше.

Послышался звук трубы. Вдалеке сверкнули искры от подков стремительно мчавшихся коней. Там, на севере, возникли большие красные огни. Неожиданно где-то вспыхнул пожар. И огонь, будто бешеная кошка, заглянул в небо с крыши одного из домов. Глаза его разгорались все больше.

1940

Перевод Е. Тумаркиной.

ГОРЬКИЙ СВЕТ

Был глухой вечер, бушевала непогода. За каждый шаг вперед приходилось сражаться с ветром, не щадящим своих сил. А я еще в полдень сказал себе, что неплохо бы умереть: тогда окончится это адское противоборство, именуемое жизнью. Не надо будет все время держаться по струнке, а если уж лег, то не придется напрягать мускулы, чтобы подняться снова: не надо будет следить за своей речью, дышать носом и смотреть глазами в то время, как сердце то замедляет, то ускоряет свои толчки. Лег и лежи в торжественном одиночестве.

И не пришлось бы мне сейчас, потирая колючий подбородок, на каждом шагу силой пробиваться вперед под ураганными порывами ветра, ломающего тонкие стволы дерев. А ведь меж тем брел я к дому, и на ужин ждала меня фаршированная паприка — такого яркого, красного цвета — и ждало красное вино; в кухонной плите наверняка полыхал огонь, а мне это куда больше по душе, чем жарко натопленные комнатные печи: из раскаленной духовки вырывается пар, по краям плиты выстроились кастрюли, и свет кухонной лампы хоть и скромнее, зато уютнее. Я мысленно представил себе жену: она, разрумянившись, помешивает еду — готовит вкусный ужин; вот она зачерпывает ложкой, пробует, и если остается довольна своей стряпней, то берет в руки небольшую флейту, украшенную серебряным полумесяцем, и извлекает из нее резкий звук, после чего радостно стискивает руки. Я однажды подсмотрел за ней в замочную скважину и знаю, отчего она так горда собой, если у нее удачно получается суп с тмином, мясное филе или тушеная говядина. Жена радуется тому, что сбывается пророчество моей матери, предрекавшей мне на завтрак рулады флейты, на обед — сонаты Моцарта и соловьиные трели — взамен вечерней трапезы.