Новеллы

И потом:

— Пусть только явится, живо в бензин окуну.

И я вижу гору жира: она сопя, с трудом отрывается от грязной земли и начинает карабкаться на дрожащий человеческий скелет. Цепляется за него пухлыми пальцами, тугие жилы извиваются, вспучиваются, и жир кряхтит, напрягая все свои силы. Скелет дребезжит под ним, а жир все лезет и лезет… проходит время… и вот уже передо мной, колыхаясь, стоит выросший из грязи Господин из жира — Хозяин. Бледно-желтый, как гусиный жир, он, пыхтя, приоткрывает губы цвета серы, хочет что-то сказать… и просит у создателя красок, чтобы расцветить свое сало.

Вглядывается в черешневый цвет лета и хочет украсть его для лица.

Вглядывается в голубизну ручейка и хочет заманить ее в свои глаза.

Окунуть тело в краски рассвета.

— Нет-нет!.. Месть: — смотрит на меня с кривой усмешкой пьяный напарник и осовело повторяет: — Месть!

Что-то хрипло выкрикивая, мы тащим выжимать пробензиненное тряпье… вот мы уже у пышущей жаром котельной… заглядываем… перепачканный сажей истопник вопит!.. спотыкаясь, тащим дальше… из-под щеток динамо-машины вылетает целый сноп искр — мы вздрагиваем: вдруг вспыхнет бензин… обошлось… ну уж теперь мы разложим одежду в плотно закрывающейся клетушке. Мы не позволим улетучиться притаившемуся в ней пьянящему газу… сами станем нюхать… Ха-ха, мы уже совсем невесомые, и наши головы витают где-то там, наверху!

Ну и пусть их!

Потом, когда уже начинает смеркаться, мы, шатаясь, потихоньку выбираемся из клетушки и перекрываем свистящий пар. Из котлов доносится глухое клокотание пены… и на нас спускается тишина и полумрак… Обычно перед приходом гостей Хозяин обегает все помещения, всех опрашивает:

— У вас все в порядке?

— Так точно, полный порядок! — отвечаем мы.

Ведь к двери, ведущей во двор, уже привязан прочный шнур, и все несмываемые красители разбавлены и ждут. Вот они выстроились в ряд: цианин, родамин, малахитовая зелень, а в чане закипает едкая смоляная чернь!

— Армия мщения, смирно! Стать навытяжку перед пьяными красильщиками!

И краски становятся во фрунт и отдают нам честь из своих цинковых укрытий:

— Слушаемся!

— Так держать, верные солдаты!

Наш взгляд падает на огромный пенящийся котел с черной краской.

— Черная, кипеть по-прежнему, не остывать!

— Есть, пьяные красильщики! Отважные красильщики!

— Да, мы в самом деле отважные красильщики! А он еще смеет презрительно говорить с нами! Он, который вырвал возлюбленных у нас из объятий!

И вот… дверь скрывается. В моей руке платок и кляп из бумаги. Напарник стоит у шнура.

— Хозяин!

На секунду мы теряемся, по уже в следующий момент дверь завязана шнуром… свалка, однако дело идет на лад… еще несколько секунд, и Хозяин стоит перед нами с кляпом во рту, голый, волосатый, беспомощный.

— За работу, живо! Сейчас придут гости!

— Малахитовая зелень! — кричит напарник.

— Есть.

И физиономия Хозяина становится зеленой от выплеснутой на нее краски.

— Аурамин… Да, аурамин!

И по жирному подбородку уже текут зеленые и желтые ручьи.

— Красный ирисамин!.. О, его шея кровоточит краской!

И мы красим, красим!

— Руки… в лиловый! А теперь усы… живот, это толстое брюхо!

И мы, хохоча, размалевываем тугой барабан — посередине красным, снизу и сверху васильковым, а по бокам желтым.

— Раз-два, взяли! — И мы сажаем Хозяина в едкую черную краску.

— Эй, чернозадый! Эфиоп!

Спину оставляем белой. А потом с наслаждением разрисовываем ее. И наконец, отдуваясь, оглядываем его со всех сторон: уродливая обезьяна, глупый павлин, ну и фигура, смех да и только!

Мрачная и толстая, уморительная и причудливая.

Мы берем мешалки, вырезанные из ручки белильной кисти.

Распахиваем перед Хозяином дверь.

Но некоторое время еще удерживаем его, до тех пор, пока толпа иностранных гостей не набьется в гладильню и не уставится, бессвязно восклицая, на пыхтящий гладильный пресс, приспособление для глажения воротничков.

Управительница уже недоуменно моргает, оглядываясь, со сладкой улыбочкой ждет, когда появится Хозяин… все его ждут… англичане, немцы, итальянцы, французы…

Вперед!.. Мы срываем с его рта платок… раздается вопль… развязываем руки-ноги и с мешалками обрушиваемся на него:

— Но-о!

Чудовищно пестрая, толстобрюхая фигура влетает в толпу гостей, спотыкается, вскрикивает, гости ошарашенно взирают на нее, лица их цепенеют в недоумении.

Что это за существо, выскочившее между машин из холода, рожденное страданиями рабочих?.. Что это за существо, которое ошалело вопит: «Я Хозяин, Хозяин!» — и уже едва держится на трясущихся ногах.

А кто эти двое рабочих, глядящие на нас? По чьему наущению они сделали то, что сделали?

Жалкая фигура без чувств растягивается на спине, выпятив свое сине-красно-желтое пузо, и женщины в смущении разбегаются, закрывая лица, пока истопник не набрасывает на лежащего белую простыню.

Ну а мы, прокладывая мешалками путь в толпе гостей, удираем, схватив свою одежду и обувь, перемахиваем через забор, и вот уже наши деревянные подошвы стучат по уличной мостовой.