Новик

— Государь, когда мой человек вел торг с Андрейкой он еще не заступил к тебе на службу. Так что он не был твоим слугой. И не служил тебе, когда удумывал сию лампу. Иначе я бы никогда не посмел ничего подобного сделать.

Иоанн Васильевич остро посмотрел на митрополита. Тот был формально прав. Поместный дворянин обладал статусом личного дворянства. Его же наследник получал то же положение только лишь заступив на службу. Но у любой формальной правоты имелась и оборотная сторона.

— Андрею на момент заключения сделки не было пятнадцати лет. А посему он нуждался в опеке старшего родича. А он уже много лет служит мне верой и правдой. Разве глава рода его давал разрешение на сделку?

— Нет, — побледнев ответил митрополит.

— То есть, Мать-церковь в твоем лице ограбила сироту? — вопросительно выгнул бровь Иоанн Васильевич. — Разбоем и лукавством выманила деньги у юноши, что всей душей рвался на службу, дабы, как и отец его, стоять насмерть за веру, царя и отечество? У сироты, что остался после смерти слуги моего. А значит я за юношу этого в ответе. Ибо все, кто служат мне, под моей защитой, и приплод их, и хозяйство.

Макарий еще сильнее побледнел. До такой степени, что даже губы слегка посинели.

Царь специально тянул с грамотой, изучая вопрос. Он прекрасно знал, что митрополит ждал и готовился, будучи уверенный в том, что рано или поздно грамоту подпишут. И на подворьях нескольких монастырей сии лампы изготавливали с осени минувшего года, готовясь к началу продаж.

Никаких глиняных или еще каких дешевых поделок, разумеется, к торгу не планировалось. Их делали два основных вида — медной да серебряной чеканки. Самые дешевые и ходовые планировали отпускать по цене в три рубля. Серебряные же, в зависимости от отделки, не менее чем за двадцать. И сделано было их уже очень прилично. Тысячи и тысячи, ибо ремесленники при монастырях старались, готовясь к осенним ярмаркам.

Медные должны были пойти ремесленникам, купцам да всякого рода государевым слугам в приказы и на места. Но главное это так называемый степной торг через Казанскую ярмарку и прочие. Ведь степь большая. И, несмотря на бедность, степная аристократия любила всякие штучки. Кроме того, митрополит рассчитывал на то, что иноземцы купцы тоже их закупят в каком-то количестве. Хотя бы из той же Литвы. По крайней мере, в первый год продаж, чтобы сыграть на новизне и собрать самые жирные сливки. Ведь реакция местных ремесленников вряд ли будет мгновенной.

И царь это знал. Иначе бы и не пришел. Он выбрал момент таким образом, чтобы церковь уже успела хорошо вложиться, подготовившись к продажам. Слишком основательно, чтобы отмахнуться от этого проекта. И митрополит это понял, ощутив пятку царева сапога на своих я…, хм…, на своем кошельке. Образно говоря. Очень неприятное, надо сказать, ощущение.

— Ты понимаешь, что ты натворил? — предельно холодным тоном поинтересовался Иван Васильевич, внимательно смотря в забегавшие глаза Макария. — Ты не только сироту ограбил. Ты меня ограбил. А я ведь тоже сирота или ты запамятовал о том?

— Государь… — тихо прошептал Макарий, лихорадочно пытаясь подобрать слова.

Понятное дело, что обычно царю было глубоко до малины и сироты, и помещики на местах. Да и сейчас до Андрея ему дела не было. Но…

— Значит так, — произнес он, положив на стол перед митрополитом скрученную грамоту. — С каждой проданной лампы ты станешь передавать мне в казну пятую часть.

— Но Государь! Когда это видано, чтобы церковь облагали мытом?

— А когда это видано, чтобы церковь грабила своего царя?

— Я… — хотел было возразить митрополит, но осекся, глядя на жесткий взгляд Иоанна.

— С каждой! — повторил царь. — Притом монетой! Узнаю, что хитрите — лишу грамотки сей. Ясно ли ты меня услышал?

— Ясно Государь, — понуро кивнул Макарий.

— Хорошо. Кроме того, на каждой лампе должно быть выбито и ясно читаемо, что выдумана она по Божьей воле Андреем Прохора сыном верным слугой царя Московского и всея Руси Иоанна Васильевича в лето 7061 году. И герб чекань державный на боку. Да смотри, хоть на одной лампе того не увижу — накажу. И мне уже данные заменишь. На то тебе седмицу срока. Остальные на торг неси только после чеканки. Понял ли?

— Да, Государь. Сделаю все, Государь.

— Что же до Андрея, то оставь его в покое. Это мой человек, который несет мне службу. И выполни уже данное ему слово.

— Так мой человек же ему передал сто рублей. — удивил Макарий.

— Он на них купил шесть меринов и сбрую к ним.

— Так и есть.

— Только потратил он на то менее семидесяти рублей. А остальные куда дел? Не по-твоему ли научению? Сметану на говне собираешь? И так сироту как тать обнес, так и то малое, что обещался, и то не даешь?

— Исправлю, Государь, все исправлю.

— Ладно, — смягчившись произнес Иоанн, — то дело решенное. И в грамоте про то все подробно писано. Теперь же скажи мне про краску.

— Про краску даже и не знаю, что сказать, — пожал плечами Макарий. — Откуда она взялась мне не ведомо. Гривенка с десятой частью — это все, что мы получили. А больше — нет. Сам бы рад больше узнать, уж больно краска хороша.