Новизна хуже старины (СИ)

— А ваша жена не узнает?

— Я не женат, — при этих словах он отвернулся от меня. — А Анастасии Олеговны дома нет.

— Ну вот, а говорите, что не женаты, — рассмеялся я. — Зачем скрываете свое семейное положение?

Но Крохин покачал головой и тихо сказал:

— Анастасия мне не жена, а вдова Вадима. Я ее приютил у себя, поскольку пожалел. А она уехала в Адлер немного развеяться от своей потери.

— Ясно. А вы благородный человек, Алексей, — я немного отошел от желания отделать его и смог здраво размышлять. Да, это с его стороны было весьма порядочно — позаботиться о женщине, оставшейся вдовой… Я бы и сам так же поступил, если бы знал о смерти Вадима и если бы успел на его похороны… Но что уж теперь делать?

Пока мы вели между собой такой разговор, электричка тронулась и отъехала от вокзала. Крохин сообщил мне, что нам ехать чуть больше получаса. За это время мы молчали, поскольку от жары в вагоне (все окна были закрыты, и он был полон народа) нас обоих разморило: Алексей, откинув голову на спинку сиденья, задремал, да и меня тоже клонило в сон.

— «Ухтомская». Следующая остановка — «Люберцы первые», — объявил женский голос из динамиков. Крохин резко дернулся и открыл глаза.

— Господи, едва не проспали… — сквозь сон услышал я его голос. — Александр, через три минуты приедем! — он тронул меня за плечо. Я проснулся и сначала ничего не понял. Зачем он меня разбудил? Что случилось? Но вспомнил, что нам выходить в Люберцах. Три минуты быстро прошли: электричка остановилась, и тот же женский голос объявил нашу станцию.

Мы вышли на платформу — было довольно неприятно там находиться: ее всю занимали какие-то мешки и каменные плиты. Совсем как на Курском вокзале: бывал я там в прошлом месяце, когда возвращался от своих друзей из западного Подмосковья — как я вышел из электрички, то едва не упал, и даже чуть ли не на пути: камни в кладке отсутствовали, повсюду мешки, как и сейчас, в Люберцах… Вот мне интересно: чем думают все эти рабочие, когда так загромождают пространство? Хотя, чего греха таить, я был тогда немного под градусом… так что дело, с другой стороны, вовсе не в отсутствии нормальной кладки.

А тем временем мы направились в город и через несколько минут подошли к коричневому десятиэтажному дому, располагавшемуся рядом с ничем не отличавшимися друг от друга оранжево-красными многоэтажками (я начал было считать количество этажей, но сбился со счета и бросил это дело).

— Ой, Алексей, что за место вы себе выбрали для жизни! — мне совершенно не понравился этот город. Мало деревьев, зато много машин — а, следовательно, пыль и неприятный стойкий запах бензина! Не за что зацепиться глазам — очень скучный пейзаж: множество похожих друг на друга домов, сельскохозяйственный рынок прямо рядом с платформой, автостанция с кучей маршруток… Мой район тоже примерно такой же, но Люберцы мне совсем не понравились — не знаю, почему. Однако двор дома Алексея выглядел вполне себе красиво: перед входом была цветущая белым яблоня, желтые, неизвестные мне, цветы… Это было единственное, что мне здесь приглянулось.

— Что государство выделило, то я и получил. Между прочим, дом вполне приличный. Ведь сиротам не выдают жилье в элитных московских районах, Александр, — так, значит, он сирота? Чего еще я о нем не знаю? А я-то хотел его придушить в суде, не зная ни о чем, что заставило его пойти на такой поступок… — И вообще, я коренной люберчанин, так что квартиру в Москве мне никак не могли выдать, — добавил он.

— А переехать отсюда не судьба?

— Не хочу. Что за глупые планы у россиян, чтобы купить себе квартиру — ввязываться во всю эту историю с ипотекой и тем, что дальше последует! Я не такой человек, чтобы зря тратить деньги. А вы знаете, — он неожиданно заговорил совсем о другом, — Вадим продал свою квартиру на «Славянском бульваре» неизвестно кому. Каким-то непонятным субъектам. Меня это тогда очень сильно покоробило. Ведь мне бы тоже хотелось пожить по-людски. Ай, да что это со мной? Не надо плохо говорить о мертвых, — вздохнул Алексей. — Ладно, идемте. Скоро вы все узнаете об этом деле.

Мы поднялись на второй этаж, он достал из кармана пиджака ключ и открыл дверь. Я увидел перед собой небольшую комнату, чистую, казавшуюся нежилой, если бы на крючках на стене не висели легкая черная ветровка и синяя куртка. Под ними стояли лотки для обуви, где находились черно-белые кроссовки, черные ярко начищенные лакированные ботинки и светло-коричневые дамские туфли. Здесь также стоял маленький платяной шкаф.

Крохин, вернувшись в подъезд, положил там свой зонт; я последовал его примеру. Затем он скинул с себя свой серый пиджак и повесил его на свободный крючок, оставшись в одной рубашке. Расстегнул ее воротник, и вот здесь-то я заметил то, что еще больше удивило меня: на его шее была косынка. Раньше я этого не видел, потому что его пиджак и рубашка были застегнуты на все пуговицы, и он все время ходил с поднятым воротником. Да и косынка его была того же цвета, что и рубашка, поэтому я и не заметил ее прежде.

— Что это? — спросил я его, показав на косынку.