Новобранцы

— Ну что ты в них копаешься?! Железо, оно и есть железо!

— Это ты правду говоришь, — отвечает ей Егорушка, снова перекладывая косы, — железо не навоз!

— Вот щас возьму и гамазин закрою, — стала грозиться продавщица. — Перерыл все, насвинячил, а мине убирай да складай!

— Не имеешь права ты этого делать, — поддразнивал ее Егорушка. — Ты советская купчиха и обязана радеть о прибыли!

— Была бы прибыль, коли бы я в чайной торговала, — сказала, зевая, продавщица.

— В чайную тебя не поставят!

— Это почему?

— У тебя живот уемистый, — ответил Егорушка серьезно, — от тебя в чайной убыток выйдет… Ты небось за прием фунтов пять хлеба уминаешь!

Продавщица засмеялась: «Дурачок ты кудрявый! Я на сносях!» — и дала Никишкину проволоки, чтобы связать косы.

Потом Егорушка выпивал с двумя мужиками за ларьком на траве. Закусывали вареными мятыми яйцами, зеленым луком и теплым огурцом.

Мне дали яйцо и большой желтый огурец. Яйцо я съел, огурец выбросил, стал лизать петушка и слушать мужиков: очень они хвалились, кто сколько побил на фронте белых.

Молодой мужик, кудрявый, как Егорушка, но рыжий и с выбитыми передними зубами говорил:

— Окончательно фашисты распоясались и в Италии и в Германии, что дальше будет?..

Второй мужик, квадратный, красноглазый, с толстыми мокрыми губами, которого звали Юшкой, сказал сердито:

— Плевал я на твоих фашистов! Я в гражданскую пулеметчиком на тачанке был… Развяжут фашисты войну, опять за пулемет сяду!

Когда мы вернулись с косами к своей подводе, бабушка разговаривала со старым цыганом. Нос у него был кривой, голова огромная, в черной гриве, борода седая. Ручищи длинные до колен, на всех пальцах серебряные кольца, в ухе большая серьга. А как он был красиво одет! Красный бархатный жилет прямо на голое тело, а из кармашка в кармашек толстая цепочка. Шаровары синие. Сапоги, хотя и рваные, но с лаковыми голенищами.

Егорушка кивнул цыгану и стал укладывать косы на дно телеги, а бабушка сказала:

— Ой, Егор, ой Егор! Ты послушай Кондратия! Он нынче утром Яшку видел! Кондратий-то ночью своих коней на гагинском лугу пас…

— Помолчи, Алена! — сердито буркнул цыган. — У Кондрахи одна голова!

И тут-то я догадался, что этот старик и есть знаменитый Кондраха, но испугался его не очень. Пока бабушка и Никишкин о чем-то шептались с цыганом, меня так и подмывало узнать, вправду ли он понимает лошадиный язык и может на нем разговаривать. Я потянул старика за жилет.

— Кыш отсюдова, малый, — замахнулся на меня Кондраха. — Кыш!

— Это мои внук, — заступилась бабушка.

— Конопатый сильно, но в табор я его возьму, — сказал цыган и ухватил меня за ухо. — Лошадей пасти заставлю, котлы лудить! Кур воровать научу! Пойдешь ко мне в табор?

— Каля-маля, маля-каля! — ответил я Кондрахе. — Каля-бубу дудит в трубу!

— Гей, люди! — развел руками цыган. — Да ты заговариваешься!

— Это я с тобой по-лошадиному беседую, — пояснил я цыгану, — ты же лошадиные слова понимаешь!..

Цыган засмеялся, стал меня тискать, расспрашивать. Но здесь ввязалась бабушка и сердито сказала цыгану:

— Брось ты с ним калякать, он же тебя до смерти заговорит! Давай дело порешим… А ты, Серенька, беги, погляди, где горшечный ряд… Мне блинницу надо. Вертайся быстрее!

Так я и не узнал в тот раз, умеет ли Кондраха разговаривать с лошадьми.

Четыре выстрела

Пришла на обед Нюра и сказала, что с утра в Кривом Рогу стоят табором цыгане и чтобы я никуда от избы не шлендал и смотрел за курами в четыре глаза. Но только Нюра за порог, я сразу к Лешке. Он сначала боялся идти со мной, пришлось уговаривать, обещать, что Кондраха и его лошадиному языку обучит.

Кибитки — две телеги, а на обручах латаная мешковина — и шатер парусиновый стояли на дне лощины. Цыганские лошади паслись по склону. У одной телеги была подперта дугой оглобля, на ней висел черный котел, а под ним горел огонь. Старая сморщенная цыганка мешала в котле длинной ложкой.

Когда мы осторожно подошли к телегам, старуха плеснула в нас варевом и что-то закричала, должно «прочь отсюда!», а из шатра вылез лохматый Кондраха и будто нам обрадовался:

— Гей, люди! Каля-маля, маля-каля! Ходи смело! Начнем говорить лошадиными словами!

Он что-то буркнул в шатер по-своему, по-цыгански, оттуда появились две молодые бабы в пестрых юбках, одна босая, другая в желтых остроносых сапожках, за ними девочка, черноглазая, с распущенными по спине волосами, с большими серьгами в ушах. Девочка приветливо нам покивала, мы сразу перестали бояться.

Цыганка в желтых сапожках вытащила из кибитки кудрявого сонного мальчишку в рубашонке до пупа. Он увидел нас, заплакал.

— Маленький, думает, вы его бить будете, — сказала, смеясь, цыганка, — я ему обещаю, что не тронут, а играть пришли…

Кондраха заглянул в котел, принялся ломать через колено хворост, покрикивать на старуху:

— Давай, давай, мать, делай огонь злее! Гости твоего кулеша хотят пробовать!