Новобранцы

И на этот раз в клубе было полно. Как всегда, перед началом репетиции Устин Ефимович предупредил: «Кто будет курить, делать реплики — не погляжу, что старый, выведу!» Это он под Петькиного деда подкапывался. Евсей сядет на первую лавку, положит бороду на палку, слушает внимательно. Фельдшер отвернется, а он шуточку и подбросит.

Устин Ефимович суетится, шарит по карманам, ищет очки, а они у него на лбу. Спохватившись, он спихивает их на толстый, в красных прожилках нос и читает по книжке:

— Направо беседка, налево — садовая скамья, вдали…

Фельдшер, не отрываясь от книжки, показывает пальцем в угол.

Все поворачиваются, смотрят туда, начинают хихикать. В уголке, сморенная духотой, мирно спит бабка Анисья, обняв жестяное ведро. Шла за водой, заглянула в клуб, а теперь так продремлет до конца репетиции. Под носом у бабки углем нарисованы усы, наверняка Митьки Прокопюка работа. Все тихо веселятся.

— Сейчас начну удалять, — грозится Устин Ефимович и продолжает: — Сквозь деревья видно озеро. Лунная ночь… Появляются Счастливцев и Несчастливцев!

На «сцену», где стоит в зеленой кадке пыльный фикус, покашливая, подталкивая друг друга, выходят Николай Мымрин, Федькин отец, и старший конюх Желдаков.

— Роли выучили?

— Знамо дело…

— Счастливцев, стань сюда, — командует Устин Ефимович. — Несчастливцев — сюда! Вы прогуливаетесь по саду, встречаетесь у беседки. Начали!

— Ты!.. Аркадий!.. Поужинал? — каким-то голосом из живота ревет Илья Фролович.

— Нет еще! — отвечает тоже криком дядя Николай. — Я нынче и не обедал! Сам знаешь, с председателем в мытыес ездил, вал к жатке править!

Устин Ефимович плюхается на лавку и горько вздыхает.

— Ну чего ты городишь? Чего несешь? Давайте снова…

Мать у окна в окружении баб что-то рассказывала тихо, показывала руками. Пальцы у нее ловки, так и снуют, будто она завязывает нитку, которая то и дело рвется. Бабы округляют рты и, словно ужасаясь, берутся за теки. А Терентия Прокопьевича задержал однорукий предколхоза Крымов «на пару минут».

Ко мне подсаживается Митька Прокопюк, начинает щупать штаны, матроску и восхищается:

— Чистый ты жених… Хоть сейчас под венец!

Устин Ефимович в какой раз заставляет повторить артистов одно и то же. Дед Евсей ворчит: «Мне бы эту ролю, я бы отбрил!»

— Ты, Аркадий, поужинал? — орет Илья Фролович, взмокший, как на покосе. Федькин отец заглядывает в бумажку и только разевает рот, собираясь ответить, Евсей громко шепчет:

— Колюшка, ширинку застегни, скворец вылетит!..

Дядя Николай испуганно хватается за брюки. Зрители хохочут. Кто-то даже топает ногами. Фельдшер наскакивает на старика: «Выди вон! Выди вон! Я предупреждал!» Митька настойчиво тянет меня за руку на улицу, уговаривает показаться на зависть ребятам.

Но приятелей у клуба не видно. У клена на лавочке сопливая Тонька пестует тряпичную куклу. Она и сообщает нам: «Все ребята в кузне работают!»

У стайка, где куют лошадей, возле разобранной жатки председатель колхоза протирает тряпочкой большую шестерню. Ребята сидят на коновязи, болтают ногами. За растворенными воротами в сумерках кузницы бьется пламя, посапывают с присвистом мехи. Слышны голоса, и осторожно, «с перестуком», раз звонко по наковальне, раз глухо по какой-то железке ударяет ручник.

Из кузницы выходят потный Сидор в кожаном фартуке и рукавицах и Терентий Прокопьевич. Он тоже в фартуке, белая рубаха прилипла к плечам, брюки в пятнах ржавчины, нос и лоб в угольной пыли. Он что-то измеряет в механизме жатки, говорит кузнецу: «Передаточный вал укоротим, шестерню посадим на шпон!»

Когда они уходят обратно в кузницу, Крымов уважительно качает головой: «Золотая голова! В МТС не взялись делать, а ему на час работы… Механик!»

Я начинаю хвастаться перед ребятами, что это мой отец. Они, наверное, завидуют, а Митька Прокопюк не верит. Я божусь самыми страшными клятвами, Митька ухмыляется: «Дай порток поносить — поверю!»

За углом кузницы снимаю штаны. Митька требует и матроску. Приходится отдать. Пока Митька форсит по селу в моем костюмчике, ко мне подлизывается Федька, тоже хочет поносить штаны на лямках и обещает отдать галку с подбитым крылом, за ним на очередь становятся Санька, Петька Желдаков и Мишка. Но хитрый Митька почуял неладное и близко не подходит. Венька, Колька и Толька бросаются в погоню, настигают брата, валят его в пыль и разоблачают. А так как драные ситцевые штанишки Митьки напялены на меня, самый младший Прокопюк лезет голышом в куст бузины возле Барковейкиной клети и горько рыдает.

Но и я возвращаюсь домой в слезах. Терентий Прокопьевич прикрывает меня, а мать заходит то с одной стороны, то с другой и норовит хлестнуть прутом.

— Это надо! Совсем новый костюмчик, его бухгалтерский Витя только два года носил, а ему на один час хватило!

Огромная плоская луна выглядывает из-за яблонь. Ее свет заливает сад, лишь под плетнем густая тень, и мне кажется, что там кто-то хоронится, а кринки на кольях наклонились друг к другу, словно две головы, и шепчутся.