Новочеркасск: Книга третья

— Привиделось во сне ему что-то, — словно извиняясь за сына, ласково промолвила Липа и застенчиво улыбнулась. Вся переполненная ласковостью к сыну, она прислушивалась к каждому его дыханию с того самого дня, когда он впервые огласил своим криком родильный дом.

— Вы добрая мать, — тихо похвалил Сергей Тимофеевич. — Однако хочу досказать исповедь о той своей последней командировке за границу. Я выполнил все возложенные на меня задания и, не скрою, долго-долго ожидал дня, когда можно будет возвратиться на Родину. Не знаю, как это готовилось, но связной из Москвы, с которым мне приказали встретиться в парке Тиргартен, предложил мне подать прошение о том, чтобы мне разрешили отпуск с проездом по железной дороге от Берлина до Владивостока, а оттуда в Японию.

В посольстве тихий скромный гардеробщик до того вошел в доверие, что даже получил безномерной пакет для вручения в МИД Японии. «Это вы, господин Федотов (там я жил под фамилией Федотова, как сын русского белогвардейца), передадите в канцелярию министерства иностранных дел в Токио», — напутствовал меня сам японский посол в Берлине. А я только каблуками щелкал да склонялся в почтительном смиренном поклоне на японский манер. И вот решающий день. Все уже оформлено, чемодан сдан в багажное отделение Силезского вокзала, а я места себе не нахожу от волнения. И не верю, не верю, что это все реально, что захлопнется дверь вагона, свистнет немецкий паровоз и помчит поезд к польской границе.

Знал я уже, что тучи сгущаются над всей Европой, что по всей ее территории маршируют отборные полки и вот-вот фашисты переступят границы сопредельных стран. Сами понимаете, как ждали на Родине моей информации. Мир и покой были уже обманчивыми.

И вот поезд пересекает германо-польскую границу. На какой-то станции в купе входит офицер в конфедератке, а два жолнежа остаются за его спиной в коридоре. «Дзенькуе, панове. Документы».

Протягиваю паспорт и не верю, что тронется сейчас экспресс, потеряется с Берлином всякая телефонная и телеграфная связь и останется за спиной эта самая Германия с хрипатым фюрером Гитлером, марширующими эсэсовцами и другими его подручными, верными слугами вермахта. И легче дышать стало. Снова застучали колеса, а в окно уже замелькали вывески на польском языке: Познань, Копии, Варшава, Минск-Мазовецкий, Седлец. Я бы тогда даже орла польского двухглавого с удовольствием расцеловал бы в обе щеки за то, что больше на всем пути следования проклятой свастики не увижу.

А когда по радио объявили, что экспресс прибывает на пограничную станцию, я уже задыхался от радости. И вот последняя проверка. Какой-то веселый поляк с улыбкой поставил на моем иностранном паспорте штамп «въезд», и мы подъехали к другой пограничной станции. Но уже не той, что на польской территории, а к нашей, советской. Прочел я на здании ее название, нашими руссейшими буквами написанное, — Негорелое, и верите ли, все в глазах стало двоиться. И носильщики на перроне, и пограничники наши в зеленых фуражках, и ларьки с ресторанными изделиями. Едва в обморок не упал, одним словом. Это я-то, разведчик, обязанный невозмутимо пройти мимо друга, если этот друг потерпел провал и на него надевают наручники. Пройти, сделав вид, что совершенно его не знаешь, чтобы государственные интересы, а не свою собственную безопасность уберечь. И впервые за всю свою жизнь, хотя еще и не очень долгую по годам, но очень тревожную, почувствовал, что у меня есть сердце, способное болеть. И будто бы голос какой-то изнутри говорит: «Чего же ты медлишь, Сергей Тимофеевич. Переоденься, умойся да ступай в вагон-ресторан завтраком подкрепиться». Так я и поступил по велению этого голоса. Распаковал чемодан, сменил рубашку и галстук, успел перед этим поплескаться над ослепительно белой раковиной умывальника, что была в купе международного вагона.

В зеркало заглянул, а оттуда физиономия лет на пятнадцать моложе моей глядит вопросительно. А колеса вагона будто спрашивают в отчаянном перестуке: «Ну что?», «Ну что?». Побрился я, причесался и только тут ощутил приступ невероятного голода, и будто тот же самый голос изнутри опять ласково шепчет: «Ну что, ну что? Иди в вагон-ресторан. Неужели ты стопку за возвращение на Родину не выпьешь?» «Выпью, — отвечаю я ему мысленно. — И еще как выпью!» И, приняв твердое решение, отправляюсь в вагон-ресторан и занимаю там уютное местечко у окна по ходу поезда за совершенно свободным столиком…