Новочеркасск: Книга третья

— Да, да, — встрепенулся Дронов. — Она же у меня дочь служителя культа.

— Знаю, знаю, — тихо рассмеялся разведчик.

— Откуда же, если не секрет?

— А я все должен знать о людях, с которыми иду на самые опасные дела, — вздохнул Сергей Тимофеевич как-то печально.

Рассвет лез в распахнутые окна. Липа задула уже никому не нужную свечу, раздвинула маскировочную занавеску. Первый луч позолотил ее обнаженную по локоть руку. Потом она села на щербатую деревянную скамейку, не скрывая своей нежности, плотным плечом прижалась к Дронову. Они переглянулись каким-то лишь им обоим понятным тревожным взглядом.

— Ну, мне пора, — завистливо вздохнув, сказал Сергей Тимофеевич и поднялся.

— Ни за что не угадаете, куда я сейчас пойду. В падежную парикмахерскую седую прядь подкрасить, чтобы «особых примет» лишиться.

— Подождите, — с неожиданным удивлением обратился к нему Дронов. — А с заданием как?

— С каким еще заданием? — усмехнулся гость, чем поверг хозяина в крайнее смущение. Клешневатые руки Дронова сначала сцепились в один огромный кулак, затем расцепились и упали.

— Да ведь как же, — засмеялся он. — Если вы, самый наш большой начальник, приходили в ночную пору, стало быть, мне и задание следовало ожидать.

Сергей Тимофеевич обескураженно развел руками:

— Нет, Ваня, не будет никакого задания. Просто я зашел посмотреть, какие вы дома.

Липа чуть-чуть приподнялась на цыпочках:

— И какие же мы?

— Хорошие, — рассмеялся Сергей Тимофеевич и с удовольствием повторил: — Очень хорошие. А задание… — Цепочка бровей замкнулась над его переносьем. — Задание тоже со временем будет, ведь это на войне никого не минует. Я пока берегу вас, Ваня. Для очень серьезного задания берегу, ибо лучшей кандидатуры не подобрать. А сейчас старайся всем понравиться на железнодорожной станции как можно больше. И нашим, и немцам. Это очень важно, Иван Мартынович. — Жестом привыкшего постоянно следить за собой человека Сергей Тимофеевич смахнул с рукава несколько прилипших хлебных крошек и вдруг, задержавшись на пороге, словно выстрелил, коротко спросил: — Кстати, вы встречались с минером Митей Лыковым. Даже увозили его на своей маневрушке в Большой Мишкин, чтобы избавить от погони, после того как наши взорвали в Балабановской роще склад с боеприпасами. Помните его?

Дронов утвердительно закивал головой:

— Разумеется, помню, Сергей Тимофеевич. Он еще про то, как мамаша из него музыканта пыталась сделать, рассказывал, как самый заправский комик. Так что?

— Митя Лыков погиб на прошлой неделе в перестрелке с полицаями. Геройский был парень, — на одном дыхании вымолвил Сергей Тимофеевич и, не прибавив больше ни слова, перешагнул через порог.

Оккупированный Новочеркасск жил своей, искалеченной немцами жизнью. Даже небо над ним всегда казалось теперь потускневшим. С утра и до ночи на центральных улицах и площадях слышалась чужая гортанная речь, к которой никак не могли привыкнуть обыватели. Проносились автомобили, легковые и пятитонные трехосные грузовики, в кузовах которых сидели озябшие солдаты с короткостволыми автоматами, переброшенными на грудь. Высекали искры из мостовых танки и бронетранспортеры, а иногда и целые батальоны маршировали на площади у собора. Солдаты хриплыми голосами распевали песни о великой Германии и ее непобедимой армии, но в стылом воздухе уже не так уверенно звучали слова о том, что «сегодня нам принадлежит Германия, а завтра весь мир». Война уже успела сорвать былой бравый лоск с оккупантов. Лица мальчишек из Кельна и Гамбурга, Мюнхена и Берлина уже не были такими бравыми и улыбающимися, как в июле сорок первого, когда их обладатели с белозубыми улыбками позировали перед репортерами из «Фелькишер беобахтер» и камерами кинооператоров из кинохроники. Да и почтамты уже не ломились от посылок, отправлявшихся «нах фатерлянд».

Уже догорал сентябрь, и небо над городом было теплым и нежным. На Московской и Платовской улицах мостовые были заляпаны жирными пятнами солярки, а грохот танков и бронетранспортеров не смолкал над городом. Вместе с танками, на броне которых сидели по два, а то и по три гитлеровца, уплывали звуки губных гармошек, оставляя в сыром воздухе какой-то грустный мотив.

Переходя у почтамта широкую улицу, Александр Сергеевич остановился возле афишной тумбы. Ветер рвал клочья объявлений и комендантских приказов, адресованных населению. Нащупав в кармане очки, Якушев извлек их оттуда и оседлал ими свой рыхлый нос. Неожиданно поймал себя на мысли, что ищет то самое страшное объявление, в котором за выдачу его любимого ученика Зубкова немецкий комендант уже сулит десять тысяч рейхсмарок. Не найдя, успокоенно вздохнул и даже не раскашлялся от набившегося в легкие сырого воздуха. «Где-то он, Мишенька. Может, перешел уже через линию фронта, завершив в Новочеркасске свои опасные подпольные дела, и сражается сейчас под Сталинградом. Сохрани бог его лихую голову, которая после войны и для мелиорации пригодится».