Новочеркасск: Роман — дилогия

Уже в сенях улавливался пряный запах полыни и чебреца, разбросанных по полу. Белый каменный домик, выстроенный покойным Яковом Федоровичем, был небольшой, но аккуратный. Так и чувствовалось по всему, что много сил и любви вложил в него бывший атаман станицы Кривянской, когда рыл фундамент, тесал доски, цинковыми листами покрывал крышу, сажал деревья.

Потоптавшись на пороге, Сергей Андреевич осторожно толкнул дверь, и они вошли. Оттого, что ставни были закрыты, казалось, что в доме темно и душно. В горнице под единственной иконой Николая чудотворца горела медная лампадка, распространявшая устойчивый запах деревянного масла. Пламя свечей выделяло из полумрака гроб, покрытый коричневым лаком. На прислоненной к стене крышке не было обычного серебряного креста. Яков Федорович лежал в этом гробу под белым покрывалом почти под самый подбородок. Остроскулое смуглое его лицо было спокойным и кротким, словно размышлял он о вещах, близко им к сердцу принимаемых: то ли о боге всемогущем и отношении к нему рода людского, то ли о правде, в поисках которой ум его, да и сам он, метался всю свою жизнь.

Сергей Андреевич подошел к изголовью, сначала положил цветы, а потом поцеловал покойника в холодный, уже пожелтевший лоб. Полная женщина в черном длинном платье с золотыми серьгами в ушах и высокой прической, широкая в кости, на вид чуть моложе самого Якова Федоровича, посмотрела на них заплаканными глазами и одним лишь молчаливым кивком поздоровалась. Рядом с нею, наоборот, во всем белом стояла Наденька, лишь бант в ее волосах был траурным. Она не плакала, но лицо ее было необычайно бледным. Бескровные губы стискивало горе.

Сделав Саше незаметный для других знак, она вышла во двор. Якушевы последовали за ней. Растерянно и неуместно Наденька слегка присела, приветствуя гостей заученным движением.

— Сергей Андреевич и Саша, — сказала она взволнованным голосом, — папа вас очень любил. Мы его хороним завтра в двенадцать часов и очень вас просим прийти. Если Сергею Андреевичу тяжело, он может остаться до поминок у нас дома, а на кладбище не ходить.

Голос Наденьки дрогнул, казалось, она вот-вот зарыдает. Но девочка справилась с собой.

— Вот и нет у нас больше папы, — прошептала она. — И никогда он глаз не откроет. А какой был добрый да ласковый… Не каждый казак бывает таким.

— Он у тебя и смелым каким был, — прибавил Саша. Наденька благодарно взглянула на него.

— Да, смелость и доброта. Они в каждом человеке должны сочетаться, иначе он не будет красивым душой и умом своим. Разве не так?

Неожиданно жиденькие ее бровки сошлись над переносицей, а в узких глазах заплясали недобрые огоньки. Своенравно взглянула она на Сашу, будто призывая тотчас же согласиться с ее словами.

— А я вчера от мамы потребовала, чтобы она все иконы из комнат вынесла и в чулан заперла. Одну разрешила оставить. Тот образок, что ей сам папа подарил перед венчанием в церкви.

— Да как же это, девочка? — всполошился Сергей Андреевич. — Ведь все-таки бог — наш повелитель всевышний, которому мы покоряться должны, потому как в страхе божьем жить надо вечно.

— А я не хочу! Ведь тогда крыльев у человека не будет и мечты никакой, — топнула ножкой в белой туфельке Наденька. — Не хочу, и все. Я бы и последний образок выбросила, если бы это не папин подарок. Бог, говорите? Да где он на самом деле был, когда с папой несчастье случилось, почему беду от него не отвел?!

— Да, да, — вдруг раздался за ее спиной хрипловатый голос незаметно подошедшей матери. — Если он всемогущ, почему же он Яшеньку не уберег, счастья нас земного лишил? Идем в дом, доченька, иначе ты опять разрыдаешься. До свидания, люди добрые. Ждем вас завтра в последний путь моего Яшеньку проводить. Приходите, не побрезгуйте.

Домой Якушевы возвращались молча. Над Новочеркасском сияло солнце и небо было голубое-голубое, без единого облачка. Это так не вязалось с темной комнатой, душным запахом лампадного масла и шепотным причитанием старух во дворе. За всю дорогу лишь несколько слов пробубнил старик, рассерженно постукивая палкой с оленем о плиты мостовой:

— Безбожники, как есть безбожники! Можно ли так о всевышнем повелителе рода людского! Он же все человечество может проклясть, потому как все мы его рабы.

Но Саша ему не ответил. Саша думал о Наде.

Истинно сказано, что жизнь сильнее смерти, и, когда человек уходит в небытие, близкие надолго сохраняют о нем память, но не живут одной только скорбью о нем. Время шло своим чередом. Весна была в самом разгаре. В мужской и женской гимназиях уже шли экзамены. По всему городу с озабоченным видом носились гимназисты и гимназистки со своими ранцами и, сидя на скамейках под тополями, с которых уже слетали белые пушинки, отмахиваясь от них, спорили, задавая друг другу те самые контрольные вопросы, от которых никак нельзя было, по их мнению, спастись на экзаменах. Это было то самое движение по кругу жизни, через которое проходили все поколения.

В одно воскресное утро к Якушевым прибежала запыхавшаяся Надя и весело затараторила: