Новочеркасск: Роман — дилогия

— Господь! — вскричал Изучеев, и в его карих глазах заметались стайками яростные искры, будто кресалом высеченные. А я не верю господу богу — и в заповеди его не верю, и в лик его восковой тожить. Ить что получается, земляк? Заповеди у него хорошие, да только кому они служат? Кто их наизнанку умело выворачивает, чтобы несчастную голытьбу разорять? Богатеи, домовитые да и купцы, вроде тех, вровень с какими ты в свое время встать хотел, пока они тебе все карманы не вывернули.

— А по-моему, ради святого дела все должны трудиться, — стал упрямо перечить Якушев. — Ты же вот трудишься.

— То есть как это? — даже опешил Яков Федорович.

— Собор-то своими руками строишь, хоть бога особенно и не почитаешь.

— Ну, знаешь ли, золотой мой земляк, мало ли что… Собор — дело иное. Он не только для верующих созидается. Это же какое украшение города будет!.. Как бы музей какой, что ли. А потом и другое возьми во внимание. Я тут не молюсь, поклонов никому не отбиваю. Я тут деньгу на прожитие заколачиваю. Вот заработаю впрок маненько и переметнусь еще куда уже не по церковному, а по мирскому делу. Надо же как-то существовать бывшему атаману станицы Кривянской. А ведь до бога высоко, до царя далеко.

— Покорность и смирение — вот что главное в жизни, почтеннейший Яков Федорович, — попробовал было его урезонить Якушев, но тот гневно в ответ ему возразил:

— А вот погоди. Народятся на Дону новые Кондратия Булавины да Стеньки Разины, они покажут покой и смирение!

Изучеев яростно мотнул головой и, буркнув «до свидания, земляк», побрел домой. Сергей Андреевич долгим взглядом проводил его ладную, крепко сбитую фигуру.

Под пасху разом позвали горожан к заутрене Александро-Невская, Никольская, Троицкая, Михаило-Архангельская, Успенская и все другие новочеркасские церкви. Дружно затрезвонили самые маленькие колокола. Тотчас же им вторили колокола среднего калибра, и, наконец, вплелись в этот хор большие, величавым басом стали раскатывать свое внушительное и неторопливое «бам, бам». Город будто помолодел, посветлел и оживился. До праздника еще оставалось порядочно времени, но улицы быстро теряли деловой вид. Нарядные витрины всех магазинов уже манили к себе прохожих, у входа в театр яркая афиша приглашала обывателей на праздничное представление. В скверике, что был разбит перед атаманским дворцом, на деревьях и столбах развешивались десятки разноцветных фонариков для иллюминации. И только в недрах строящегося собора еще кипела работа.

Когда Яков Федорович Изучеев в новой синей косоворотке подошел с Наденькой к скамейке, на ней уже сидели в меру своих возможностей приодетые отец и сын Якушевы. На Саше была видавшая виды, но постиранная и отутюженная гимназическая форма. Зато фуражка была на самом деле новой: лакированный козырек так и сверкал. На отце его ладно сидела классическая тройка, чуть-чуть отдающая запахом нафталина, облысевшую голову венчал черный цилиндр, приобретенный им еще во времена купеческого процветания. Александр и Надежда ласково улыбнулись друг другу, и девочка весело объявила:

— А ты знаешь, Саша, у меня опять задачка не получается. Ты ведь убедился, что я в математике тупенькая. Решишь за меня?

— Да я не против, — растерялся Александр, — только где будем решать?

— Как где? Разве ты ничего не знаешь? Твоего папу и тебя мои родители приглашают к нам в гости. Вот как!

— Да, да, — улыбаясь, подтвердил Яков Федорович. — Перехватила дочурка у меня эстафету, так сказать. Сейчас я с ходу получу деньжонки, и все мы немедленно направимся к нам. И никакие отказы не принимаются. Моя Прасковья Михайловна уже и стол накрывает, и четверть с наливкой наикрепчайшей в погребе холодит, и маринады рыбные всяческие у нее на завершении. Стало быть, подождите меня здесь с полчасика, и будем шествовать прямо к цели.

Веселой походкой освободившегося от забот человека Яков Федорович зашагал к желтой стене собора и скрылся в проеме, сквозь который проникали все рабочие. Отсутствовал он долго, а потом возвратился с несколько обескураженным лицом. Костюм на каменщике был уже не новый, в каком он торопился за получкой, а рабочий, покрытый пылью, с заметными даже издали изъединами от извести.

— Холостой выстрел получился в нашей баталии, — огорченно развел он руками. — Десятник сказал, что деньги привезут еще через полтора часа, а меня попросил на верхнем ряду кладку закончить. Я согласился, потому что какая разница, когда это сделать — сейчас или после святого праздника. Гроши-то все равно будут начислены. Аккурат к нашему возврату Прасковьюшка моя и стол чин по чину накроет. Уж и поспорим мы сегодня с тобою, батюшка Сергей Андреевич, по поводу седой старины нашего Дона тихого и нонешнего разбойного времени. Не задержу вас долго: десятник сказал, сам меня на верхотуру поднимет, сам оттуда и спустит. Он уже дербалызнул малость, но силушки ему, чтобы меня поднять и опустить, ни у кого занимать не придется. Так-то, друзья мои… — И он опять зашагал к желтой стене собора. Прежде чем исчезнуть в проеме, Яков Федорович обернулся и помахал им рукой.