Новочеркасск: Роман — дилогия

— Доброе! — вскричал младший Якушев. — Да твой этот самый Мальвиц либо законченный подлец, либо враг всего народа нашего. Как это можно, чтобы весь мир одним языком пользовался! Тогда погибнет вся культура. Погибнет наука, философия, искусство. Песен и танцев не станет русских. Ты представь, до чего мы дойдем, если украинцам запретят читать на своем языке знаменитый «Кобзарь» Тараса Шевченко, англичанам ставить в театрах пьесы Шекспира, нашим донским казакам — петь свои старинные походные песни, а всем русским людям повелят читать «Евгения Онегина» не на своем языке, а на этом самом обезличенном эсперанто! Да ведь это опаснее всякого Врангеля! Ты-то сам читал «Евгения Онегина»? — спросил он неожиданно.

— В камере, — скупо ответил Павел.

— А-а, — произнес Александр Сергеевич, и это прозвучало как одобрение.

Брат смотрел на него ласково потеплевшими глазами. Морщинки расправились на его щеках, лицо стало свежим и добрым, утратив свою обычную суровость.

— А знаешь, — проговорил он, улыбнувшись, — ты сегодня много мне полезных советов преподал. Домой поеду, буду о них думать. Ты так говорил, что хоть в партию тебя принимай.

— Куда там! — развеселился Александр Сергеевич. — С коробкой астматола, что ли? Какой же я, к черту, партиец, если живу от приступа до приступа. Нет уж!.. — Он посмотрел на стенные часы с кукушкой, давно переставшей выполнять свою службу, и предложил: — Полночь скоро. Может, у нас заночуешь?

— Нет, братишка, спасибо, — поблагодарил Павел и потянулся за фуражкой, которую, войдя в дом, положил в кабинете на желтый ящик от теодолита. Однако, взяв ее в руки, он продолжал сидеть, и Александр Сергеевич, догадываясь, будто что-то удерживает брата, тихо спросил:

— Еще сказать что-нибудь хочешь?

— Хочу, — признался Павел, обрадованный его вопросом. — Только рассказать про всё это я должен так, чтобы ни одна живая душа не слыхала.

— Самые маленькие живые души уже спать ложатся, — улыбнулся брат, — а одна взрослая будет долго еще уборкой на кухне заниматься. Так что говори.

Павел, соглашаясь, кивнул.

— Учти, я с одним тобой хотел посоветоваться.

— Я весь внимание, — сказал Александр Сергеевич.

— Ты помнишь, как я рассказывал про гибель Лены, единственной женщины в моей жизни?

— Еще бы! — кивнул Александр Сергеевич. — Такой рассказ до конца дней моих будет помниться.

— Я тогда про белого офицера упомянул, того, что колодкой маузера хотел меня оглушить. Понять не могу, почему он не выстрелил. Или шума решил избежать лишнего, или пушка осечку дала.

— Ты еще сказал в тот вечер, Паша, что, может, ходит он теперь по нашей земле, да еще и речи за Советскую власть произносит.

— Свежая у тебя голова, братишка. Говорил и это. Ну так вот, Саша, кажется, встретил я его тут на днях и хожу теперь как чумной.

Александр Сергеевич сипло задышал от волнения:

— Где?..

— Здесь, у нас, в Новочеркасске. А если еще точнее, так в нашем гастрономе, на самой центральной улице. И самое странное, что был он в военной форме, но без петлиц и знаков различия. В хромовых сапогах, а на гимнастерке ордена боевого Красного Знамени.

— Вот это да! — растерянно воскликнул Александр Сергеевич. — Значит, он своей внешностью напомнил тебе того самого офицера?

— Да.

— А ты, Паша, ошибиться не мог?

— Исключается, — возразил Павел и угрюмо опустил голову. — Слишком я хорошо его, мерзавца, запомнил. Те же черные глаза с большими белками, толстые губы, кудрявые волосы. Замечу, что он был без фуражки, и от этого сходство увеличилось.

— Думаешь, он тебя узнал?

— Вероятно. Недаром мгновенно кинулся к выходу. Не бегом, конечно, как мелкий карманник, но довольно поспешно. Сразу повернулся ко мне спиной и вышел быстрым шагом.

Александр Сергеевич взял со стола папиросную гильзу, заранее начиненную астматолом, дрожащими пальцами сунул в рот. Потянулся за спичками, но движение так и осталось незаконченным.

— Постой, постой, — произнес он не совсем уверенно, — а ведь у нас в городе действительно есть красный командир, который ходит летом всегда в одной гимнастерке и с непокрытой головой. Точно, у него три ордена Красного Знамени. От его рассказов о боях на Перекопском перешейке мальчишки буквально с ума сходят. Он почти всегда шествует в их окружении. Имеет привычку поигрывать кавказским ремешком. Волосы у него действительно курчавые, а глаза с большими белками. Я на торжественные заседания не хожу из-за астмы, раскашляться боюсь на людях. Пригласительные присылают, а я их дома стопочкой складываю на память. Но от своих коллег много раз слышал, что этот орденоносец на всех заседаниях присутствует и даже с приветственными речами выступает по случаю разных юбилеев и годовщин. Как его фамилия, вот запамятовал, — Колесниченко, Богатыренко, Крамаренко… Нет, нет. Федоренко… тоже нет. Погоди, сейчас вспомню. Ага, Прокопенко, точно, Прокопенко, — с удовлетворением повторил Александр Сергеевич. — Но, возможно, ты ошибся?