Новое платье Машеньки

  Я утерла слезы рукавом, платка у меня не было. Сколько я пряталась от них по санаториям да вокзалам, притворялась слабой и безобидной, бесхозным чемоданом с кучей тряпья, авось проглядят, но нет, у нечисти зоркий глаз.

        Они поймали меня – вампир и ведьма, и теперь сгноят в темнице, надо было сбежать с того вокзала без поездов, спасать себя и Машеньку! Я в ужасе зажмуриваю глаза, а они кружат передо мной, взявшись за руки, свекровь изгибает губы, облизывая их раздвоенным языком. Они вырывают из моих рук Машеньку и прокалывают ее тельце спицами. Машенька покорна, ее ручки и ножки свисают, как у тряпичной куклы, глаза закрыты, только губы едва заметно шевелятся. Я хочу броситься ей на помощь, и не могу двинуться с места, но машина резко останавливается, и я просыпаюсь. Мы приехали. Машенька по-прежнему у меня на коленях, я судорожно ощупываю ее, нет ли в животике дырок от спиц, и облегченно вздыхаю – обошлось.

XI

  Нас приглашают в кабинет с табличкой «Нотариус», я отказываюсь снимать пальто, отказываюсь выпускать из рук Машеньку, отказываюсь садиться. На сопротивление уходит столько сил, что когда передо мной кладут лист бумаги, я настолько вымотана и обессилена, что покорно беру ручку, которую мне услужливо пододвигают. Я вспоминаю, что Машенька учила не брать ни первую, ни вторую, но у них россыпь ручек в стаканчиках – все предусмотрели, нечистые.

  Я беру ручку не тем концом, надеясь, что удастся протянуть время, но ручку осторожно переворачивают, и чей-то ноготь тычет в графу «Подпись». Ноготь настойчив, он подталкивает меня, и я послушно рисую загогулину. Я подпишу все, лишь бы поскорее вернуться к Машеньке, оставленной на скамейке в коридоре.

  Как только я откладываю ручку, все вздыхают с облегчением и тут же встают, двигая стульями. Я боюсь, что из-под меня выдернут стул, если замешкаюсь, как уже было в санатории, когда мы играли в «Третий лишний», и поспешно вскакиваю. Тогда врачи убрали из общей палаты мою кровать, и мне пришлось спать у поста медсестры, с трубочкой в руке. Нас разлучили с дочерью, которую унесли куда-то, как уносят новорожденных. «Но она уже большая!», – кричала я, пока не охрипла, но Машеньку вернули только через несколько дней.

  Я бросилась к ней, принялась тормошить одной рукой, потому что вторую забинтовали, и она отказывалась мне служить. Тогда я испугалась, что меня разберут на части, как я однажды случайно разобрала Машеньку. Решив переодеть ребенка, я положила ее на кровать и, сама не заметила, как вывернула дочери руку. Ручка, розовая, с ямочкой у локотка, отделилась от тельца, крови не было, а Машенька молча смотрела на меня не мигая.

  «Что я натворила? Что я натворила?», – шептала я. – Искалечила собственного ребенка!«. Из страха, что кто-нибудь войдет, я быстро схватила ручку и вправила ее обратно в плечо. К моему удивлению, рука приросла как влитая, Машенька подвигала ей и улыбнулась, все обошлось. В другой раз также вышло с ножкой, когда мы собирались на прогулку, а ботинок никак не хотел надеваться, пока не отлетел в угол палаты вместе с ногой. Но на этот раз я испугалась меньше: воровато оглянувшись, подняла ножку и вкрутила на место. Несколько дней после этого Машенька чуть косолапила, но потом все наладилось.

– Но себя разобрать не дам! – шептала я дочке, вернувшись в палату, но кровать, которую нам поставили, оказалась чужой: на спинке своей я делала зарубки, сколько дней провела здесь. Чужая кровать была без зарубок, и я потеряла счет времени, превратилась в старуху, так что в «третий лишний» больше не играю, нет.

  В кабинете нотариуса я почувствовала себя лишней, как только подписала все, что от меня хотели. Муж смеялся с какой-то дамой, а потом вышел вслед за ней. Я заметила женщину в синем халате, она улыбнулась приветливо и принялась расставлять стулья и пылесосить ковер.

  Я осторожно подошла к ней, когда она сворачивала хобот пылесоса.

– Простите, вы не подскажете, что я только что подписала? – спросила я у нее.

  Женщина вздрогнула, ее ласковые глаза стали испуганными.

– Вы это… отойдите, пожалуйста, – попросила она. – Мне под столом убрать надо.

– Ну, все в порядке? – мой муж-вампир вошел, разрумяненный, как будто вернулся с мороза, а не курил под закопченными сводами лестницы, куда поднимаются клубы чахоточного дыма. – Поехали домой.

XII

Я брожу по квартире, где провела столько лет, как водолаз в трюме утонувшего корабля: все плавает в мареве, и мне приходится щуриться и напрягать зрение, чтобы хоть что-то разглядеть. Пол затягивает как болото, отступишься, и готово дело – увязнешь навсегда. Когда муж отвернулся, я подняла отставшую половицу и увидела чавкающую грязную жижу.

 Машеньке я не разрешала бегать по полу, держала ее на кровати или на подоконнике из опасений, что она испачкается. Муж строил планы насчет ремонта, а в моей голове крутилось одно – он хочет втоптать меня в эту грязь и закопать навсегда, и холмика не останется, как от пса: настелет со свекровью-ведьмой паркетные полы, натертые до блеска, и никто не узнает, что под ними похоронена я.