Новое сердце

– Спасибо, – сказал он, – но я добиваюсь не этого.

– Что? – уставилась я на него.

– Мне не надо, чтобы вы спасли меня целиком. Только мое сердце.

– То есть?.. Я не понимаю, – растерялась я.

– Шэй хочет сказать, – вмешался священник, – что он смирился со смертным приговором. Но после казни хочет стать донором органа.

– Кто вы такой? – спросила я.

– Отец Майкл Райт.

– Вы его духовный наставник?

– Да.

– И давно вы им стали?

– За десять минут до того, как вы стали его адвокатом, – ответил священник.

Я повернулась к Шэю:

– Объясните, чего вы хотите?

– Отдать свое сердце Клэр Нилон.

Кто такая Клэр Нилон, черт возьми?!

– А она хочет получить ваше сердце?

Я взглянула на Шэя, потом на Майкла и поняла, что этот вопрос до сих пор не приходил никому из них на ум.

– Не знаю, хочет ли она его, – ответил Шэй, – но оно ей нужно.

– А кто-нибудь с ней разговаривал? – спросила я и повернулась к отцу Майклу. – Разве это не ваша обязанность?

– Послушайте, – сказал священник, – штат должен казнить его посредством смертельной инъекции. Если это происходит, орган становится нежизнеспособным.

– Не обязательно, – медленно произнесла я.

Адвокат не должен больше клиента волноваться о судебном деле. Если я не смогу убедить Шэя войти в зал суда с надеждой на сохранение его жизни, то глупо будет огорчаться из-за этого. Однако если его миссия пожертвовать свое сердце согласуется с моей – опротестовать смертную казнь, – тогда почему бы не воспользоваться той же лазейкой в законе для достижения наших целей? Я буду добиваться для него возможности умереть на его условиях – стать донором органа, – а в процессе смогу расширить осведомленность о смертной казни, чтобы больше людей выступали против нее.

Взглянув на своего нового клиента, я улыбнулась.

Майкл

Та чокнутая, которая нарушила мою пасторскую беседу с заключенным, пообещала Шэю Борну счастливый конец, что было явно не в ее власти.

– Мне нужно кое-что выяснить, – объяснила она. – Я вернусь через несколько дней.

Как бы то ни было, Шэй смотрел на нее широко открытыми глазами, словно она достала ему луну с неба.

– Так вы думаете… думаете, что я смогу пожертвовать девочке свое сердце?

– Да, – ответила она. – Возможно.

Да. Возможно. Противоречивые сигналы – вот что она ему посылала. В противовес моей проповеди: «Бог. Иисус. Единственно верный путь».

Она постучала в окно бокса, торопясь выбраться из тюрьмы, как недавно спешила попасть сюда. Пока офицер с лязгом открывал дверь, я схватил ее за руку.

– Не обнадеживайте его понапрасну, – шепотом произнес я.

Она подняла брови:

– Не лишайте его надежды.

За Мэгги Блум закрылась дверь, и через продолговатое окно комнаты я наблюдал, как она уходит прочь. По слабому отражению в стекле я видел, что и Шэй наблюдает за ней.

– Она мне нравится, – объявил он.

– Что ж, – вздохнул я, – хорошо.

– Вы когда-нибудь замечали, что иногда это зеркало, а иногда – стекло?

Я не сразу понял, что он говорит об отражении.

– Зависит от того, как падает свет, – объяснил я.

– Всегда есть свет внутри человека света, – пробормотал Шэй и встретился со мной взглядом. – Так что ж, по-вашему, невозможно?

Моя бабка была такой истовой католичкой, что состояла в комитете женщин, приходивших в церковь убираться. Иногда она приводила меня с собой. Я сидел в задних рядах, играя в машинки на скамеечке для коленопреклонения. Смотрел, как она оттирает поцарапанные деревянные скамьи мылом и подметает пол в проходе. А по воскресеньям, когда мы приходили на мессу, она, бывало, оглядит всю церковь – от входа до сводчатого потолка и мерцающих свечей – и удовлетворенно кивнет. С другой стороны, мой дед никогда не посещал церковные службы. Взамен мессы он по воскресеньям удил рыбу. Летом он ловил нахлестом окуня, а зимой проделывал во льду лунку и сидел, попивая из термоса кофе, а вокруг его головы клубился ореолом пар.

Только с двенадцати лет мне разрешили пропускать воскресную мессу ради рыбалки с дедом. Бабушка давала мне с собой ланч в сумке и старую бейсбольную кепку.

– Может, у тебя получится вразумить его, – говорила она.

Я наслушался проповедей и понимал, что случается с теми, кто не верует искренне. И вот я забирался в небольшую алюминиевую лодку, и мы плыли вдоль берега, а потом останавливались под раскидистыми ветвями ивы. Дед вынимал удочку для ловли на муху и вручал ее мне, а сам принимался закидывать собственную допотопную бамбуковую удочку.

Раз, два, три, раз, два, три. В ужении нахлестом есть свой ритм, как в бальных танцах.

Как-то мы оба подальше забросили в озеро лески, и мухи, которых дед кропотливо насаживал на крючки, всплыли на поверхность.

– Дедушка, – начал я, – ты ведь не хочешь попасть в ад?

– Ох, боже мой! – ответил он. – Это бабушка тебя подучила?

– Нет, – солгал я. – Просто я не понимаю, почему ты никогда не ходишь с нами на мессу.

– У меня собственная месса, – сказал он. – Мне не надо, чтобы парень в воротничке и сутане учил меня, во что я должен верить, а во что не должен.

Может, будь я старше или умнее, то на этом остановился бы. Но я, сощурившись от солнца, взглянул на деда:

– Тебя же поженил священник.