– Сам не могу поверить, что говорю это, однако жаль, что больше не используются расстрельные команды. Меткий выстрел мог сделать заключенного идеальным донором органа. Даже повешение подошло бы, если бы после подтверждения смерти мозга удалось подключить аппарат искусственного дыхания. – Он поежился и добавил: – Извините. Я привык спасать пациентов, а не убивать их, пусть и теоретически.
– Понимаю.
– К тому же, если даже он станет донором сердца, оно наверняка окажется чересчур большим для детского тела. Кто-нибудь задумался об этом?
Я покачала головой, понимая, что шансы Шэя тают.
Врач посмотрел мне в глаза:
– Боюсь, плохая новость состоит в том, что ваш клиент невезучий.
– А есть хорошие новости?
– Конечно, – улыбнулся доктор Галлахер. – У вас нет аппендицита, миз Блум.
– Вот какая штука, – сказала я Оливеру, после того как положила для нас еды навынос из китайского ресторана, которой хватило бы на семью из четырех человек. Остатки я скармливала Оливеру – ему нравится овощное му-шу, хотя мама говорит, что кролики не едят готовую еду. – В штате Нью-Гэмпшир уже шестьдесят девять лет никого не казнили. Мы полагаем, что единственный способ – смертельная инъекция, но, возможно, мы ошибаемся. – Взяв коробку с ло-мейн, я намотала лапшу на палочки и отправила себе в рот. – Знаю, это где-то здесь, – пробормотала я, глядя на кролика, скачущего среди листов с юридическими текстами, разбросанных на полу гостиной.
У меня не было привычки читать «Уголовный кодекс Нью-Гэмпшира» – это словно продираться сквозь черную патоку. Перевернешь страницу назад – и выясняется, что прочитанное за секунду до этого уже начисто забылось.
В деле Шэя прошло одиннадцать лет.
Все известное мне о казни я узнала в Союзе защиты гражданских свобод. До работы там я особо не задумывалась о смерти, пока кого-то не казнили и СМИ не раздували из этого шумную историю. Теперь я помнила имена тех осужденных. Я слышала об их апелляциях, поданных в последний момент. Я знала, что после приведения приговора в исполнение оказывалось, что некоторые заключенные невиновны.
Летальная инъекция – это как усыпление собаки… Человек засыпает, чтобы никогда не проснуться. Никакой боли, никаких страданий. Это смесь трех препаратов: пентотала натрия, седативного препарата, погружающего заключенного в сон; павулона, парализующего мускулатуру и останавливающего дыхание; и хлорида калия, отключающего сердце. Пентотал натрия имеет кратковременное действие, а это означает, что от его влияния можно быстро избавиться. Это также означает, что у человека остается чувствительность, но седативный эффект не позволяет ему двигаться.
Британский медицинский журнал «Ланцет» в 2005 году опубликовал анализ токсикологических отчетов о состоянии сорока девяти заключенных, казненных в четырех штатах США. Сорок три из них получили уровень анестезии ниже того, что требуется для хирургии, а двадцать один – уровень, указывающий на сохранение сознания. Анестезиологи считают, если человек находится в сознании во время введения хлорида калия, то у него возникает ощущение, будто по венам течет кипящее масло. Человек может почувствовать, что его словно сжигают изнутри, но двигаться или говорить он не в состоянии вследствие паралича мышц и минимальной седации, вызванных двумя другими препаратами. Верховный суд стал сомневаться. Хотя смертная казнь по-прежнему признавалась конституционной, были отменены казни двух заключенных в связи с более узким вопросом: а не является ли чрезмерная боль, вызываемая летальной инъекцией, нарушением гражданских прав, которое возможно оспорить в суде низшей инстанции?
Или – проще говоря – смертельная инъекция может оказаться не такой гуманной, как принято считать.